Отстояв всенощную, боярин Михайло Репнин вышел из храма на улицу и тут же был схвачен стражниками Ивана Грозного. Он пытался сопротивляться, но силы были неравны. Вокруг собралась толпа.
Малюта пробрался к боярину чрез ряды стражи и крикнул тому в лицо:
– За сколько, пес, родину продал? – Скуратов вопил так, чтобы его слышали люди, столпившиеся у церкви. – Или думал, что тебе и твоим дружкам все обойдется? Никто не узнает, как вы, псы, передали литвинам план похода Шуйского и Серебряных? Золото очи затмило? Из-за него, проклятого, вы обрекли на смерть тысячи русских людей, оставили детей без отцов, жен без мужей. Да как у вас, собак, мысли о предательстве могли зародиться? За подлость надо платить. Ты сейчас получишь расчет за все, сотворенное тобой.
– Я ни в чем не виноват! – воскликнул князь Репнин, но его голос утонул в возмущенном крике толпы.
Блеснула сталь клинка, и окровавленный труп боярина упал на снег.
Малюта отдал приказ двум стражникам:
– Оставаться здесь! Пусть люди смотрят. Подойдут родственники, разрешите им забрать труп. Остальные за мной!
Отряд направился к подворью Юрия Ивановича Кашина, который тоже был казнен. Люди Малюты схватили и бросили в темницу и других вельмож, подозреваемых в государственной измене.
К обеду Малюта Скуратов явился к царю.
– Твой приказ исполнен, государь, собаки Михайло Репнин и Юрий Кашин казнены. Репнина зарубили сразу после всенощной.
– Надеюсь, Малюта, у тебя хватило ума не обагрять кровью изменников святой храм?
– Хватило, государь. Репнина казнили на улице, возле храма.
– Люди при том были?
– Те, кто приходил молиться. Немало народа видело гибель Репнина. Потом мы казнили и Кашина. Кого требовалось, определили в темницу для расследования.
Иван прошелся по палате.
– Я не должен был так поступать! Но разве предатели и бунтовщики оставили мне выбор? – Он повернулся к Скуратову: – Передай княжичу Ургину, чтобы за отцом послал. Пусть тот по пути посмотрит, что на Москве после казней делается. Ты же отправь людей во все концы города, чтобы поглядели да послушали, о чем говорит народ на улицах, а особо на боярских подворьях. Понял, Григорий? – Иван Грозный называл Скуратова то по имени, то по прозвищу.
Малюта склонился в поклоне.
– Да, государь, все понял.
– Ступай! Накажи не пускать ко мне никого, кроме Ургина, да, пожалуй, владыки.
– А супружницу?
– И ее не пускать! Ступай, сказал!
Ургин не заставил себя ждать.
Не прошло и часа, как он вошел, поклонился и сказал:
– Многих лет тебе, государь! Ты звал меня, я пришел.
– Здравствуй, Дмитрий, проходи, присаживайся.
Князь сел на лавку.
Иван спросил:
– Ты уже слышал о казни Репнина и Кашина?
– Об этом, государь, вся Москва говорит. Как ты наказывал, я послушал по пути разных людей.
– И о чем они говорят? Осуждают меня? Мол, судебник ввел, велел по закону преступников карать, а потом взял да самовольно расправился с неугодными?
– Люди чаще говорят, что так боярам и надо. Они творят, что хотят. Царь накажет их опалой, а потом прощает. Простой народ поддерживает тебя. Кое-где я слышал и чуть ли не призывы давить всех бояр. Без них, мол, на Руси лучше будет. Такие дела пресекать надо, государь. До добра они не доведут. А что сам-то такой мрачный? Не хворь ли опять душит тебя?
– Нет, Дмитрий, просто на душе тягостно. Но не мог я поступить иначе.
– Что сделано, то сделано. Измену прощать нельзя.
– Надо было бы вывести изменников на суд и уже там ломать сопротивление боярства. Но ты прав, что сделано, то сделано.
– Вельмож суду предашь?
– Нет. Посидят в темнице день-другой, узнают, что такое оковы да хлеб с водой, отпущу. Предъявлять им, конечно, есть что, но серьезно обвинить не удастся. Так зачем же держать их в заточении?
– Их хоть допрашивают?
– Да. Но пытки я запретил. И вообще, Дмитрий, все эти дознания в отношении отдельно взятых бояр, даже их казни, дела в корне не изменят. Притихнут вельможи на время, потом опять примутся за старое. Потому как новый порядок для них неприемлем. Не примут они то, что необходимо вводить на Руси, опять станут чинить заговоры. Нет, князь, как бы ни хотелось, но обычными мерами бояр не усмирить.
Ургин поинтересовался:
– Что ты задумал, государь?
– Ломать всю прежнюю систему управления на Руси.
– Как это?
– Над этим я сейчас крепко думаю.
– А мне чутье подсказывает, что ты уже все решил.
– Все не решишь, Дмитрий. Но давай пока не будем об этом.
– Как скажешь, государь.
Разговор Ивана Грозного с князем Ургиным продлился еще около часа. Потом Дмитрий отправился к себе на подворье, а к царю вошел Малюта Скуратов.
Его доклад мало чем отличался от того, что уже сказал князь Ургин. Казнь Репнина и Кашина, аресты вельмож вызвали в Москве разные настроения. Простой люд в большинстве своем приветствовал действия царя. На боярских и княжеских подворьях царила тягостная тревога. Никто не знал, как поведет себя дальше непреклонный царь. Кое-где вельможи начали готовиться к отъезду из Москвы.
Скуратов спросил:
– Следует ли, государь, препятствовать выезду бояр из столицы? Мы все дороги перекроем.
– Нет, – ответил Иван Васильевич. – Если желают, пусть едут.
– А мне тогда чего делать?
– Тебе? – Царь ненадолго задумался. – А ты, Малюта, собери-ка отчаянных людей, человек этак двадцать, да пошли их в леса.
– Зачем, государь?
– Чтобы нашли след разбойника Кудеяра. Или не знаешь, какой урон от него терпят наши люди?
– Знаю, но против Кудеяра надо выставлять целые дружины.
– Дружины есть, но ты знаешь, куда отправлять их? Где логово Кудеяра?
– Ага, понял. Надо отправить в лес лазутчиков, чтобы они прибивались к разбойничьим шайкам да искали этого Кудеяра.
– Наконец-то! Все, ступай. Ко мне никого не пускать, работы много. Да и сам не досаждай.
– Слушаюсь, государь. – Малюта поклонился и покинул палату.
Прошла зима, весна постепенно вступила в свои права. Грянули первые грозы, по-весеннему громкие, но скорые, дождливые. Зелень стала проступать на ветвях кустов и деревьев. Защебетали птицы. Природа проснулась от зимней спячки.
Вместе с весной в Москву из Юрьева прибыло неожиданное послание. В Литву бежал наместник Ливонии князь Курбский с верными слугами. Он укрылся в городе Волмере. Князь так спешил, что оставил в Юрьеве жену. Причиной торопливости было то, что где-то за неделю до побега Курбский получил из Москвы тайное послание. Друзья предупреждали его о том, что ему грозит опала, а то и смертная казнь.
