Побег Курбского полностью подтвердил то, что он давно вел переговоры с Польшей и был причастен и к гибели войска Петра Шуйского. Московское боярство, быстро прознавшее о поступке высокопоставленного вельможи, ожидало массовых репрессий, ярости царя, арестов, казней, опалы.
Но Иван Грозный на удивление спокойно воспринял известие о бегстве воеводы. Он не думал предавать его смерти, в первую голову из-за прежних и значительных заслуг пред государством, несмотря даже на открытую измену.
Вскоре стали известны некоторые весьма интересные подробности бегства Курбского. Находясь в Юрьеве, он часто брал взаймы деньги в Печерском монастыре, а за границу явился с мешком золота. Монахи столько дать ему не могли, имение свое он не продавал, воеводской казны не тронул. Оставалось одно предположение, объяснявшее поведение князя. Его предательство было щедро оплачено золотом короля Польши.
Явившись за рубеж богатым человеком, Курбский почему-то практически тут же обратился к тем же монахам с просьбой о материальной помощи из-за весьма тяжелого финансового положения. Никто не мог понять, что это означало.
Царь и не желал понимать. Для него изменник просто перестал существовать.
Однако Курбский напомнил о себе, прислав «досадное» письмо со своим стремянным Василием Шибановым. Тот был доставлен в Москву и вручил царю послание своего господина. Шибанову предложили отречься от изменника и остаться в городе, но верный холоп заявил, что даже под пыткой этого не сделает, и громко восхвалял Курбского.
Иван забрал письмо, ушел в палату и там начал читать послание бывшего друга.
«Царю, Богом препрославленному и среди Православных всех светлее являющемуся, ныне же за грехи наши – ставшему супротивным, совесть имеющему прокаженную, какой не встретишь и у народов безбожных».
Иван усмехнулся.
– Долго же ты, Курбский, подбирал слова. Много же в тебе злобы накопилось. Но это только начало.
Далее Курбский обвинял царя во всех смертных грехах, в истреблении бояр, воевод, в крови мучеников в церквах, в отвержении бывших соратников.
«Какого только зла и гонений от тебя не претерпел! И каких бед и напастей на меня не обрушил! И каких грехов и измен не возвел на меня! А всех причиненных тобой различных бед по порядку не могу и исчислить, ибо множество их, и горем еще объята душа… И воздавал ты мне злом за добро мое и за любовь мою непримиримой ненавистью. И кровь моя, которую я, словно воду, проливал за тебя, обличает тебя перед Богом моим».
Царь покачал головой.
– О какой ненависти ты пишешь, Курбский? Уж не ты ли был возвеличен мной без меры за свои военные подвиги? Что ж, посмотрим, о чем пишешь дальше.
«Полки твои водил, и выступал с ними, и никакого тебе бесчестия не принес, одни лишь победы пресветлые с помощью ангела Господня одерживал для твоей же славы, и никогда полков твоих не обратил спиной к врагам, а напротив – преславно одолевал на похвалу тебе. И еще, царь, говорю тебе при этом: уже не увидишь, думаю, лица моего до дня Страшного суда. И не надейся, что я буду молчать обо всем: до последнего дня жизни моей буду беспрестанно со слезами обличать тебя… Не думай, царь, и не помышляй в заблуждении своем, что мы уже погибли и истреблены тобою без вины, и заточены, и изгнаны несправедливо, и не радуйся этому, гордясь, словно суетной победой… А письмишко это, слезами омоченное, во гроб с собою прикажу положить, перед тем как идти с тобой на суд Бога моего Иисуса. Аминь.
Писано в городе Волмере, владении государя моего короля Сигизмунда Августа, от которого надеюсь быть пожалован и утешен во всех печалях моих милостью его королевской, а особенно с помощью Божией».
Иван отложил свиток, встал из-за стола, прошелся по палате.
В дверях показался князь Ургин.
– Дозволь войти, государь?
– Дмитрий, ты кстати. Входи, конечно. Здравствуй, князь.
Ургин поклонился.
– Многих лет тебе, государь. Слышал, Андрей Курбский послание тебе через Ваську Шибанова переслал?
– Да вон оно на столе, хочешь, прочитай.
– А надо ли?
– Надо! Прочитай и скажи, что ты об этом думаешь.
Князь Ургин взял письмо, быстро прочитал его, бросил на стол и воскликнул:
– Как он мог написать такое, обвинить тебя в том, чего не было? О какой крови, пролитой в церквях, он пишет? О какой ненависти к нему? Напротив, ты одаривал его своей милостью более других. Да, было за что, тут спору нет, но выпячивать себя, будто он один добывал победу, проливал кровушку за отчизну!.. Не знаю, как все это назвать. Разве достойно князю, ратнику требовать себе милость за то, что должен был делать по обязанности, исполняя клятву, данную царю и Отечеству?
– Как видишь, Курбский считает, что достойно. Но ведь я ни в чем ему не отказывал. Он обиделся, что я оставил его наместником в Ливонии. Так этим следует гордиться. Ему ведь честь была оказана, а он!.. – Иван махнул рукой. – Изменник не желает признать того, что если бы я хотел казнить его или сурово наказать, то не дал бы убежать в Литву. Он не знает, что мне известно о его давних переговорах с Сигизмундом. Ладно. Суд Божий рассудит нас.
– И то верно.
– Но я отвечу ему.
Ургин посмотрел на царя.
– Почему, государь? Не по чину тебе оправдываться пред беглым князем.
– Ты думаешь, Курбский сам решил мне написать? Нет, он не таков. Сбежал за границу и ладно. Переписку со мной его надоумили начать новые хозяева. Возможно, сам Сигизмунд.
– Но зачем?
– Затем, Дмитрий, чтобы выставить меня пред Западом тираном, варваром, для которого главное в жизни власть, а с ней разгул и безграничное своеволие. Если я не отвечу, то письмо Курбского в ближайшее время наверняка разойдется по всей Европе. Мое молчание будет представлено как гордыня тирана либо как признание правоты князя. Поляки, а тем более Курбский не ждут от меня ответа. А я это сделаю, не оправдываясь, а объясняя правду и обличая ложь.
В палату вошел Малюта Скуратов, завидел Ургина, поклонился и попятился обратно на выход.
Иван Васильевич остановил его:
– Погоди, Малюта, чего тебе?
– Так я после зайду, как вы с князем разговор закончите.
– Проходи, не помешаешь!
– Слушаюсь.
Малюта по привычке вновь поклонился. Царь улыбнулся. В желании угодить царю Скуратову при дворе равных не было.
– С чем пришел, Малюта? Докладывай, не стесняясь!
– Узнал, что собака Курбский в письме своем обвиняет тебя, оскорбляет, грозится. Это так?
– Откуда проведал о содержимом послания?
– Так о нем по Москве вовсю разговор идет. Слухи как змеи расползаются по сторонам.
– Вот как? Кто-то позаботился о том, чтобы о тайном послании Курбского узнала вся Москва?
