– Тебе виднее.
– Поедешь со мной в Новгород?
– Поехал бы, да здоровье не позволяет. Скоро мне пред судом Божьим ответ держать.
– Ты это брось, хворь отступит.
– Нет, Иван, чую, смерть рядом. А посему хотел бы тебя просить позаботиться о Филиппе. Конечно, он не дитя малое, тоже в годах уже, но пред коварством злодеев бессилен. Его оружие – слово, их – ножи да сабли.
– Филипп вновь займет место митрополита. Это решено. В походе я призову его к себе. Так что о нем не беспокойся.
– А кто еще об этом знает?
– Почему ты спрашиваешь об этом?
– Возвращение Филиппа ой как невыгодно и опасно кое-кому из бояр. Он может знать о связях с ними новгородского владыки Пимена. Еще опасней он станет в сане митрополита.
– Филипп переведен в тверской Успенский монастырь и находится под охраной пристава.
– Что за пристав?
– Кобылин, человек Алексея Басманова.
– Ты ему доверяешь?
– Кому? Басманову или Кобылину?
– Понятно, что пристав для тебя сошка мелкая. Я спрашиваю об Алексее Басманове.
– Да, доверяю. Может, ты знаешь то, что не известно мне?
– Знал бы, сказал. Но думаю, не все так просто в деле измены Пимена и новгородских вельмож. Если кто-то и не руководит ими напрямую, то поддерживает крепко.
– Ничего, Дмитрий, разберемся. Я никому не позволю рушить Русь. Каленым железом выжгу крамолу.
– Да поможет тебе в этом Бог, Иван Васильевич. Жаль, не могу быть с тобой. Но, может, хворь и отступит? Тогда пойду.
– Здоровья тебе, князь. Зайди-ка сейчас к Борзову. Пусть он и Рингер посмотрят тебя, снадобья какого дадут.
– Зайду.
На следующий день царю сообщили, что князь Дмитрий Михайлович Ургин умер. Он исповедался и попросил похоронить его рядом с женой и дочерью. Царь приехал проститься с верным другом. Потом он приказал опричному войску идти к Новгороду.
19 декабря, как стемнело, пристав Степан Кобылин в монашеской одежде, поверх которой был наброшен теплый тулуп, вышел из обители через потайную дверь. Он увидел человека, державшего коня под уздцы, тихо свистнул и получил такой же ответ.
Кобылин подошел.
– Приветствую тебя, боярин! Зачем звал?
– Дело срочное.
– Говори, только быстро. Холодно!..
– Не замерзнешь. Опричники Ивана чрез три дня будут в Твери.
– Ну?
– Не нукай, не запряг!
– Ладно, что сделать-то надо?
– Из Москвы в Новгород дошли слухи о том, что царь вновь желает видеть его митрополитом. Что это означает для нас, разумеешь?
– Не дурак, – задумчиво проговорил Кобылин. – Когда?..
– Пред тем как явятся посланники царя. Только сделать все ты должен так, чтобы следов не осталось. В келье Филиппа топится печь. А сколько людей каждую зиму мрет от угара?
– Я понял тебя, боярин.
– Тогда ступай!
Но пристав остался стоять, переминая ноги от мороза.
– Чего ждешь?
– Как чего? А то ты не знаешь!
– Все получишь, как Иван уйдет обратно в Москву.
– Гляди, боярин, обманешь, я и тебя!.. Ты все понял. Прощай пока и жди. Вскорости наведаюсь. Только не вздумай паскудства какого учинить. Убью! Мне терять нечего.
– Не обману. Ступай!
Боярин вскочил на коня и поскакал сквозь вьюгу к Великому Новгороду. Там его ждал владыка, деньги, жена с сыном. Даст Бог, он с семьей послезавтра уже будет в Литве. А тут пусть идет все прахом.
Пристав же вернулся в обитель.
23 декабря, на подходе к Твери, царь вызвал к себе Скуратова.
– Малюта, двигай со своим отрядом в монастырь и доставь ко мне Филиппа.
– Так мы будем рядом проходить, государь. Сам сможешь в монастырь заехать.
– Что-то тревожно на душе, Малюта. Как бы чего не случилось.
– Ты о чем?
– О Филиппе, дурная твоя башка. Исполняй приказ. К вечеру Филипп должен быть у меня!
– Слушаюсь!
Скуратов собрал свой отборный отряд и повел его к монастырю.
Кобылин загодя увидел приближавшихся опричников, хмыкнул, погладил бороду.
– Угу! Пора, пожалуй.
Он вошел в келью.
– Что-то жарко, Степан, – проговорил Филипп, лежа на постели и испытывая легкое недомогание.
– Так на дворе мороз лютый.
– Все равно убавь огонь.
– Как скажешь. А к нам гости едут.
– Опять люди Пимена?
– Нет. На этот раз опричники. Я слышал, что царь тебя желает проведать.
– Где они?
– А ты в оконце глянь и увидишь.
Филипп приподнялся на локте. Пристав навалился на него и закрыл лицо подушкой, выдернутой из-под головы.
– Сейчас, святоша, недолго тебе мучиться!
Бывший митрополит затих.
Кобылин убрал подушку. Филипп не дышал, лицо его посинело.
– Вот так! – Убийца усмехнулся.
Он вернул на место подушку, поправил одеяло, которым был накрыт Филипп, подошел к печи и задвинул заслонку на две трети. Келья начала заполняться едким угаром.
Пристав вышел в коридор, спустился к себе и тут же услышал громкий голос:
– Эй, братия, отворяй ворота! Опричный отряд от государя прибыл.
Кобылин проговорил:
– Никак сам Скуратов. Это плохо. У Малюты нрав крутой. Бежать бы надо, да некуда. Теперь придется все валить на монахов да на самого покойника.
Пристав накинул на плечи тулуп и выскочил во двор, куда въехал отряд опричников.
Скуратов спрыгнул с коня, взглянул на Кобылина.
– Как Филипп?
– Приболел немного. Сейчас у себя в келье.
– Веди к нему!
– Слушаюсь!
В келье сильно пахло гарью. Филипп лежал недвижимым.
Скуратов бросился к постели.
– Владыка, это я. Царь послал за тобой… – Малюта осекся, все понял, резко обернулся к игумену монастыря и приставу. – Филипп мертв!
– Да не может быть! – воскликнул Кобылин, подойдя к постели усопшего. – Недавно, где-то час назад я заходил в келью. Старец был только чуть простужен. Господи, спаси и сохрани! Беда-то какая!
– Беда? – взревел Скуратов. – Кто закрыл заслонку печи, когда дрова еще не прогорели?
