Из-за ветлы неожиданно вышел мужик с клюкой. Скуратов тут же выхватил саблю и приготовился наброситься на него.
– Погоди, Малюта, – сказал царь. – Ты кто, человече?
– Не узнал? – спросил мужик.
Царь внимательно вгляделся в его лицо.
– Уж не Богдан ли Сумбуров?
– Ну и память у тебя, государь!
– Не жалуюсь. Да и как не узнать тебя! Я не забыл, как ты приводил в Воробьево толпу из Москвы.
– Тогда только покойный князь Ургин и остановил нас. Но то в прошлом. А я ждал тебя, знал, что придешь на могилу. Вот и дождался.
– И чего ждал? С пророчеством? В последнее время слишком часто я сталкиваюсь с предсказателями.
– Я не пророк, и будущее мне неизвестно. Ждал тебя, потому как просьба у меня к тебе есть. Во дворец не пойдешь, не пустят, да и редко ты на Москве бываешь.
– Дела, Богдан.
– Наслышан и об измене, и о походе в Новгород и Псков, да и о том, что ты теперь на Москве следствие чинишь.
– Осуждаешь царя?
– Бог тебе судья, государь. Но коли ты не подавил бы мятеж в северных городах, а до того не покарал бы изменников-бояр, то народу пришлось бы плохо. Старых порядков люди уже не примут, значит, был бы бунт, междоусобная война. А это гибель.
– Верно говоришь, Богдан, хотя сам когда-то вел бунтующую толпу.
– Что было, то быльем поросло. Мне скоро помирать. Я тут и место себе присмотрел. Хорошее, тихое.
– Ты погоди хоронить-то себя, изложи свою просьбу.
Сумбуров, откашлявшись, сказал:
– Во время великого пожара у меня вся семья сгинула. В живых остался один племяш троюродный Васька Терин. Дальний, но все же родственник. Служил он под началом князя Старицкого. С ним и в Костроме был, а теперь арестован. Только никакой Васька не заговорщик и не изменник. Если и замешан в чем, то не по своей воле. Отпустил бы ты его, царь. Жена у него молодая, детишек двое, один другого меньше. Пропадут без кормильца. Я помочь не в силах. Васька никогда против тебя не пойдет, в том ручаюсь.
Царь задумался.
Оружейник принял это за плохой знак и сказал:
– Или, государь, вели вместо Васьки меня в темницу заточить. Мне все одно помирать скоро. А он еще послужил бы тебе, да и детей поднял бы.
– Как, говоришь, зовут племянника?
– Василий Терин, государь.
– Из московских?
– Да. Тут недалече его хата. А семья последние крохи доедает.
Иван Васильевич повернулся к Скуратову.
– Малюта, подойди!
Опричник тут же подскочил к царю.
– Да, государь?
– В списках заговорщиков числится Василий Терин?
– Так в них более трехсот человек! Разве всех упомнишь?
– Коли не помнишь, то и вина его малая. Значит, так, Малюта, как вернемся во дворец, пошлешь человека на пыточный двор с приказом отпустить Василия Терина.
– Но, государь…
– Ты что, Малюта, плохо понял меня? Терин помилован.
– Слушаюсь.
Государь повернулся к Сумбурову, который протирал тряпицей глаза.
– Ты что, Богдан, плачешь?
– Ветер, государь, слезу вышиб.
– Так не было и нет никакого ветра.
– Благодарю тебя, царь. Признаюсь, не надеялся на твою милость.
– Невинных я не наказываю, Богдан. Ты должен знать это.
– Знаю, только в темницу и на пытки невинных тоже не бросают.
– Всякое бывает. Тем более когда ведется большое дознание. А семья твоего племянника, говоришь, бедствует?
– Теперь да, а так жила как все, не лучше, не хуже.
– А сам как?
– Мне много не надо. Хватает того, что есть.
Царь вновь обратился к Скуратову:
– Малюта! Дай человеку денег, сколько есть при себе!
– Так у меня пять рублей!
– Отдай!
– Много! Ой, прости, государь, – спохватился Скуратов. – Сейчас. – Он передал Сумбурову деньги, по тем временам весьма немалые.
Бывший оружейник смутился.
– Много! Верно твой Малюта говорит.
– Много не мало. Бери! Племянник когда еще жалованье получит!
– Так ему что, можно и на службу поступить?
– А как же он семью прокормит, детишек поднимет? Пусть дня два дома пробудет и идет на подворье князя Ургина. Я определяю его в отряд Алексея Дмитриевича. Он в лесах, но скоро должен на отдых прийти. Тогда племянник твой и поступит на службу. Все сказанное передай ему.
– Передам, государь. Да хранит тебя Господь!
– И тебе здоровья, Богдан. Не спеши умирать. В этом мире еще дел много.
– Это уж как решит Господь!
– Ступай!
– Благодарствую еще раз, царь! Прощай и помни, что Богдан Сумбуров до конца дней своих молиться за тебя будет.
Оружейных дел мастер ушел к дальней городьбе и скоро совсем пропал из виду.
Следствие по измене длилось еще несколько месяцев. Во время дознания выяснилась причастность к заговору близкого родственника царской семьи, одного из старших бояр Семена Васильевича Яковлева-Захарьина. Царь приказал арестовать его, но после личных допросов простил и отправил воеводой в Смоленск.
Не предал он смерти и своих опричных советников Алексея и Федора Басмановых. Они были сосланы на Белоозеро. Многочисленных князей Вяземских царь удалил из опричного двора, сохранив за ними все владения.
Иван Грозный не впервые расставался с близкими советниками и каждый раз очень переживал по этому поводу. Решение об опале людей из опричного братства стало для него особо тяжелым.
Суд над московскими смутьянами завершился в конце июля месяца. На двадцать пятое число была назначена казнь изменников. Около трехсот осужденных рано утром вывели на рыночную площадь, позднее названную Красной. Там собралось много народу. Царь выехал из Кремля в боевых доспехах, вместе с наследником и вооруженной охраной.
Он громко обратился к москвичам:
– Скажите, люди, верно ли поступаю я, желая покарать тех, кто намеревался продать врагу нашу православную Русь?
Из толпы закричали в ответ:
– Верно, государь! Да воздастся предателям и душегубам по делам их.
Услышав слова одобрения, Иван Грозный подал знак опричникам. Те разделили осужденных на две группы.
Царь вновь обратился к народу:
– Но правитель должен не только карать, но и проявлять милость, следуя христианским заповедям. Так, люди?
