Федор подошел к Дмитрию, обнял его и сказал:
– За то ты люб мне, Митька, что такой вот, настоящий, открытый, отчаянный. Душа твоя светлая, добрая. Слову своему ты всегда верен.
– Ладно лапаться-то, – смущенно проговорил Дмитрий. – Я не девица. А давай-ка, друг Федя, свежего медку попробуем?
– Так скоро за стол садиться.
– И то правда. Чего там у нас на дворе?
– Чего заторопился?
– До дому ехать надо.
Федор улыбнулся и спросил:
– Так уж и до дому?
– А куда же еще?
– Тебе виднее.
Дмитрий посмотрел на товарища.
– Погоди, Федька! Ты на что намеки делаешь?
– Думается мне, Митька, что на посад ты собрался.
– А коли и так, то что? Где хочу, там и езжу. Я человек вольный.
– Так-то оно так, только надо ли? Да и небезопасно одному ночью по Москве разъезжать. Слыхал, на прошлой неделе обоз из Углича у слободы разбойники разорили? Говорили, всех приезжих ножами порезали. Мальчонка один в живых остался. Под телегой спрятался.
– А еще я слыхал, что разбойников тех у дубравы поймали да на дубах вековых и повесили. Мальца же к себе в семью купец какой-то взял. На Москве, Федя, почитай, каждый день кого-нибудь режут. Мне из-за этого в хоромах скрыться? Дома сиднем сидеть? Не будет такого.
– А не боязно по городу ночью ездить? Только правду скажи.
– Страх, Федя, у каждого внутри сидит. Только один так и живет всю жизнь с ним, а другой изгоняет из себя этот страх. Тебе неведомо, что я в отрочестве очень уж боязливым был.
– Ты? – искренне удивился Федор.
– Я, Федя. Только гляди, тебе одному душу открываю, так что другим молчок.
– Слово!
– Матушка говорила, что собака меня напугала, когда я еще под стол пешком ходил. Я на лужайке возле дома игрался, а мимо стая голодная пробегала да ко мне ринулась. Помню, морды у псов страшные, черные, клыки здоровые, с них слюна до земли. Сердечко у меня забилось, я задрожал как осиновый лист, хотел кричать, да не мог, голосок пропал. Я закрыл глаза и ждал, что сейчас собаки начнут рвать меня до боли, до смерти. Благо Родион с крыльца увидел ту карусель, выбежал с оглоблей, разогнал стаю и меня в дом унес. Так я потом даже заикался, у знахарки лечился.
– Ты никогда не рассказывал об этом, – проговорил Федор.
– Потому как стыдно. Да и зачем тебе было знать о том?
– Сейчас же сказал!
– Теперь можно. Не страх меня, а я его сломал, из нутра выкинул. Вот многие говорят, отчаянный Митька, а не знают, что до семи годков я драться с соседской детворой не мог. Боялся.
– Ты, и боялся? – опять удивился Федор.
– Боялся! Выйду к ребятне, а мне кулаком в нос. Был там один конопатый, подлый малый, да ты его должен знать, сын князя Гурского. Перед парнями повзрослее заигрывал, а над мальцами измывался. Он меня и бил, а остальные смеялись. Я, как побьют, домой. Забивался в горнице под лавку и плакал. Это теперь из меня слезу обухом не вышибешь, а мальцом ревел. Не от боли, не от крови, а от обиды, Федя. Ответить хочу, а не могу.
– И как же ты страх свой сломал? – заинтересованно спросил Федор.
– Отец помог. Однажды увидел меня, плачущего под лавкой, вытащил, поставил перед собой, расспросил, что и почем. Рассказал я, в чем дело. Батюшка мне и заявил: «Негоже так, сын. Жизнь под лавкой не проживешь, все одно когда-то вылезти придется. Конопатого того Ваську я видел не раз. Скажу, не он сильнее тебя, а ты слабее его. Духом, а не телом». «Что же делать?» – спросил я отца. Он подумал да и сказал: «А ступай-ка ты к ребятне. Полезет Васька драться, ответ дай!» «Как это?» – спрашиваю. Отец мне: «Просто! Тебя бьют, и ты бей! Или и дальше позорить род наш будешь? Ступай, про страх забудь, пересиль его и дерись, коль заденут». Послушал я отца и пошел на улицу. Конопатый тут же ко мне, замахнулся, а я ему со всей силы промеж глаз и вдарил. Сам от себя не ожидал такого. Васька так на землю и рухнул. Дружки его рты поразевали, а у меня будто что-то внутри лопнуло. Я и соседу его врезал в ухо. Тот заорал и кинулся бежать. Постоял я, дождался, покуда конопатый очухается. Он поднялся, глаза опухшие, кровяные. «Ты что?» – спрашивает. Я ему: «Не лезь больше, а то до смерти забью!» Потом родитель его к отцу приходил. О чем они говорили, не ведаю, только батюшка, как ко сну отойти, зашел ко мне, погладил по голове, сказал, что я молодец, и вышел. А мне, Федя, радостно, долго уснуть не мог, силу свою почувствовал, словно другим человеком стал. С той поры, где заваруха какая, я первый. Конопатый и дружки его стороной меня обходили. А потом мы в новый дом переехали. С тобой вот познакомился. Помнишь, на Крещение в прорубь ныряли?
– Как же. Помню, конечно, – ответил Федор.
– Ты не поскользнулся тогда. Это я тебя спихнул в воду.
Федор улыбнулся.
– Знаю.
– А чего же промолчал тогда?
– Так ты же не со зла толкнул, а забавы ради. Я видел.
– Этим и взял. Я тебе пакость, а ты в ответ рассмеялся. После отвар горячий вместе пили. Говорил ты складно, по-умному. А ведь мог и вдарить. Силушкой тебя Господь тоже не обидел.
– Да, – протянул Федор. – Мог, конечно, и вдарить, только надобности в этом не имелось. Не знаю, как объяснить, но уже тогда было в тебе что-то такое, чего в других нет. Помнишь нашу прогулку вдоль Москвы-реки три года назад?
– Как же, – ответил Дмитрий. – Отдохнули мы тогда знатно. До сих пор дивлюсь, как нам удалось и детей спасти, и мать с дочерью из соседнего дома вытащить? Ведь было-то нам по тринадцать-четырнадцать годков. Откуда только сила взялась?! И слова больной женщины помню, когда она мне образок свой отдала. Ничего, Федя, не забыл. А вот посмотреть бы, как теперь живут люди в этой деревне. Детки подросли. Девочка из соседней избы, может, уже и замуж вышла.
– Не трудно наведаться к ним.
– А стоит ли, Федя? Нас уж и не помнят там. Не узнают. – Дмитрий подошел к окну. – Вот! Погода успокоилась. Дождя нет, ветер поутих. – Он нагнулся, снизу вверх посмотрел на небо. – Тучи разбежались, кое-где звезды видны. Чудно все-таки, Федя!
– Что чудно, Митя?
– Да звезды на небе. Особо летом, когда видать целую дорожку. Зачем их Бог создал, да так много? Солнца и луны хватило бы. Солнце днем греет, луна ночью светит. А от звезд холодных какой толк? Разве что для красоты. Ночью на небо смотришь, любуешься. Словно сам летишь куда-то в неведомую даль. Хочется достать хоть одну.
– Далеко они.
– Жаль! Но ладно, Федя, скоро тебя к трапезе позовут. Потом ты допоздна читать будешь. Поехал я.
– На посад?
– Да! – кивнул Дмитрий. – В Зарядье.
– Но что ты там сейчас делать будешь? Подъедешь к дому Ульяны. Калитка на запоре. В избе вечеряют или уже спать легли. Девушка и знать не будет, что ты рядом. Да и неведомо, помнит ли она вообще о тебе. У девиц память короткая. Приезжал молодец на резвом скакуне, и что? Как приехал, так и уехал. Это она тебе в сердце запала, а ты ей? Да и кузнец говорил, что суженый у нее есть, скоро свадьба.
