– Да, вырос! Ну что ж, так оно и должно быть. Пойдем-ка, мать, отдохнем.
В доме Ургиных наступила тишина.
На улице вновь пошел дождь. Мелкий, по-осеннему нудный, он пел колыбельную отдыхающему городу.
Глава 3. В походе на Казань
Ты, поразившая Денницу,
Благослови на здешний путь!
Позволь хоть малую страницу
Из книги жизни повернуть.
Дай мне неспешно и нелживо
Поведать пред Лицом Твоим
О том, что мы в себе таим,
О том, как зреет гнев в сердцах,
И с гневом дышит дух народа.
Сыны отражены в отцах…
Александр Блок
25 июля 1524 года от Рождества Христова стан русского войска располагался на Гостином острове, недалеко от Казани. Княжич Дмитрий Ургин и его верный ратник Григорий Тимофеев постелили на траве кошму и лежали возле костра, потрескивавшего сухими дровами. Внизу, огибая остров, несла свои воды широкая, величавая Волга, бросавшая пенистые волны на песчаные берега. Тихий степной ветер играл языками пламени, разбрасывал их из стороны в сторону, заставляя молодых людей отстранять лица от костра.
Вдали чернели крепостные стены столицы Казанского ханства, которую русское войско безрезультатно осаждало уже почти двадцать дней. Кругом тоже горели костры, большие и малые. Ратники отдыхали, сложив оружие и доспехи возле себя.
Сбылись слова Степана Ивановича Колычева и кузнеца Прокопа Тимофеева. Поздней весной 1524 года русское войско двинулось на Казань. 7 июля судовая рать князя Бельского высадилась на берег, через Волгу переправился отряд конницы, и началась осада города.
Русские пушки обстреливали его, но князь Бельский не решался на штурм. Он ждал подхода основных сил, конницы боярина Симского и стругов князя Палецкого, которые должны были доставить осадные орудия, порох, а главное – съестные припасы. Но ни судовая рать, ни конница не появлялись.
В стане русского войска сказывался недостаток в продовольствии. Черемисы, состоявшие на службе у тринадцатилетнего хана Сафа-Гирея, оставленного в Казани Сахиб-Гиреем, трусливо бежавшим в Крым, опустошили все вокруг, перекрыли дороги. Положение складывалось сложное. Виной этому прежде всего были непродуманные действия Шах-Али, командовавшего всеми русскими силами, посланными на эту войну.
Он презирал отрока Сафа-Гирея, не считал его достойным противником. Шах-Али написал малолетнему хану, чтобы тот сдался, но получил в ответ решительный отказ.
Более того, черемисы, марийцы, чуваши под командованием татарских начальников стали нападать на русские полки. Они не ввязывались в крупные сражения. Однако их набеги жалили как осы.
Григорий подбросил в костер веток, протянул княжичу ломоть зачерствелого хлеба.
– Возьми, Дмитрий, утоли голод.
Ургин-младший принял хлеб, вздохнул и сказал:
– Да, не так я представлял себе поход. Думал, высадимся, окружим Казань, побьем басурман в степи да пойдем на приступ. Будем мстить за наших русских людей, загубленных проклятой татарвой, освободим невольников, навсегда отобьем охоту у этих гиреев даже косо смотреть в сторону Руси. Ан нет. Не тут-то было. Стоим перед стенами и маемся бездельем. Да еще обозы где-то затерялись. Струги князя Палецкого и конница боярина Хабара Симского запаздывают. Непонятно, о чем думают наши воеводы.
– Теперь нам только и осталось, что ждать. Раз почти двадцать дней стоим, то и дальше, до подмоги тут торчать будем. Только вот чем кормиться? Из Казани нам разносолов не привезут.
– Подойдут обозы, конница и струги. Но решится ли Шах-Али на приступ или так и будет вести переговоры с тринадцатилетним ханом?
– Сафа-Гирей в военном деле мало что смыслит. За ним другие начальники стоят. Опытные псы.
– Ну и ладно, Гриша. Будь что будет, нам с тобой все одно ничего не изменить. Интересно, что сейчас Ульяна дома, в Москве делает? – подняв очи к небу, проговорил княжич.
Григорий бросил ветви в костер, прилег на прежнее место и сказал:
– А что ей сейчас делать? Спит уже, наверное. Накормила отца, управилась по хозяйству и легла.
– Так уж и спать?
– Может, о тебе думает. – Григорий улыбнулся. – Ты же теперь ее жених. Честно говоря, не верилось мне, что твоя любовь к сестре такой сильной окажется. Еще больше я сомневался в том, что батюшка твой, сам князь Ургин, к отцу придет. Не побрезговал, пришел. Теперь, как вернемся, вы обвенчаетесь. Кто бы мог подумать, что сестричка моя станет княжной, а я породнюсь с Ургиными. Раньше кто сказал бы, я бы ни за что не поверил.
– Ульяна!.. – с нежностью в голосе тихо проговорил Дмитрий, глядя на звезды, здесь такие близкие. – Кто бы знал, как мне не хватает тебя, как хочу хоть одним глазком увидеть твое личико.
– Насмотришься еще, надоест.
Дмитрий повысил голос:
– Не смей, Гриша, так говорить! Любовь до самой смерти будет жить в моей душе.
– Так я разве что против того имею? По мне любитесь, сколько влезет. Племяшей народите побольше.
– Дети у нас будут. Все сделаю, чтобы Ульяна моя счастлива была. Веришь, нет?
– Верю, конечно. Дмитрий, слово твое крепкое, мысли светлые, чувства настоящие, хоть и мечутся они внутри тебя, как птицы в клетке, ища выхода.
– Что-то мудрено ты заговорил, Гриша.
– С кем поведешься.
Дмитрий и Григорий съели хлеб до последней крошки, запили скудный ужин водой.
В отсвете костра мелькнула тень.
Григорий приподнялся на локте и спросил:
– Кого тут еще носит?
В ответ он услышал голос Родиона, слуги Михаила Ивановича Ургина:
– Ты, Гришка?
– Родион? Чего ты по лагерю бродишь, как вражеский лазутчик?
– Княжич с тобой?
– Здесь я, Родион, – ответил Дмитрий. – Что-то случилось?
Отцовский слуга вышел на свет и сказал:
– Кто знает, Дмитрий Михайлович, случилось или нет, только воевода тебя к себе кличет.
– Батюшка?
– Другого воеводы у нас нет. Велел передать, чтобы ты пришел поскорее.
– Уж не захворал ли отец?
– Нет. Был здоров, как посылал за тобой.
Дмитрий поднялся, отряхнулся.
– Что ж, воевода зовет, надо идти. – Он взглянул на Григория. – Приду скоро. А ты не жди, спи.
– Ага, ступай. Может, весть какую принесешь.
Дмитрий в сопровождении Родиона прошел к шатру воеводы, откинул полог.
– Позволь, батюшка?
– Входи, Митя.
