– Не надо! Будет нужда, скажу. Ты, князь, своими делами занимайся. Здесь пробудем до утра, потом поедем в Нахабное. Смотри за детьми, особенно за Иваном.
– Стража дело свое знает. С княжичем же Иваном Федор Колычев.
– Вот и хорошо. Ступай, Дмитрий, да старосте передай, пусть зайдет немного погодя.
– Сделаю.
Дмитрий поклонился, пропустил в светлицу великую княгиню и вышел.
Елена присела рядом с мужем.
– Сыновья в детской. Там же Федор Колычев. Иван от него ни на шаг не отходит. Не стоит ли ограничить общение наследника с сыном боярина? Федор имеет большое влияние на Ивана. Не навредило бы то в дальнейшем.
– Пустые слова, Елена. Федор не научит Ивана плохому. – Василий поморщился. – Ты хотела посмотреть, отчего боль бедро терзает. Сейчас уже можно.
– Ах да, государь, прости!
– Ничего, Елена, не за что мне прощать тебя. Разве можно винить женщину за ревность. А ты ревнуешь Ивана к Федору, – проговорил великий князь, освобождая от одеяний больное место.
Елена княгиня осмотрела бедро.
– Ну и что там? – спросил Василий.
– Да вроде ничего особенного, – ответила супруга. – Болячка с булавочную головку на сгибе бедра. Ни корки на ней нет, ни гноя внутри, цветом багровая.
Осматривая болячку, Елена ненароком задела ее, что вызвало вскрик Василия.
– Неприметная, говоришь? Отчего же боль настолько сильная?
– Не знаю, государь!
– В Озерецком знахарка старая жила, коли не померла, позвать надобно. Пусть поглядит. Она в болячках толк знает.
– Мне приказать послать за ней?
– Старосту Лавра Курина пошлю, коли бабка Глафира жива до сих пор. Годы ее почтенные, под девяносто будет. А ты, голубка моя, ступай в свою горницу. Отдохни с дороги.
– Юрий капризничает. Я его с собой возьму.
– Возьми.
Елена прошла в горницу и вызвала к себе сенных девок.
Василий, оделся, присел, дождался старосту и поинтересовался:
– Скажи-ка мне, Лавр, жива ли еще бабка Глафира?
– Знахарка? А что ей станется, государь? Жива. До сей поры по полям, лесам да болотам ходит, травы разные, корни собирает. Недавно у нас малец один сильно простыл, думали, помрет, так бабка Глафира выходила. Бегает сорванец как ни в чем не бывало. Так что жива и здорова бабка, государь.
– Поди, кликни ее!
– Уж не захворал ли кто из семьи, государь?
– Делай, что велено, и вопросов ненужных не задавай.
– Так это я мигом. А баньку готовить?
– Готовь.
– Угу.
Курин поклонился, ушел и вскоре вернулся с древней старухой Глафирой.
Бабка вошла в светлицу, поклонилась.
– Доброго здравия тебе, государь, супруге и детишкам вашим.
– И тебе здравствовать еще столько же, сколько уже прожила.
– Ой, скажешь тоже, государь. Где ж это видано, чтобы люди столько годов жили? Нет, батюшка, скоро мне на покой. Пора, и так Господь долголетием не обделил. Но зачем звал-то?
Василий приспустил порты, прилег на лавку.
– Болячка у меня появилась, размером малая, а болит, как заденешь, нестерпимо. Знобит меня, слаб стал. Погляди, что за недуг, да вылечи.
– Погляжу. Значит, болячка? – Бабка Глафира нагнулась над бедром Василия.
– Что скажешь, старая?
– Погоди, государь, скоро только сказка сказывается. Не кусал ли тебя кто?
– Нет.
– А до того как появилась болячка, не болел ли ты простудой?
– Нет. Не было того.
– И ноги не застуживал?
– И ноги не застуживал. Зачем допрос чинишь?
– Чтобы лечить, надобно поначалу узнать причину хвори.
– Так давай быстрее. Негоже мне, великому князю, перед бабой голым лежать.
– Хворь, батюшка, различия меж людьми не признает. Ей все одно, князь или простолюдин. Одевайся.
Василий оделся, взглянул в глаза бабки.
– Что скажешь, старая?
– Что сказать, батюшка? Пойду к себе, травки отберу, мазь приготовлю, питье сварю. А ты приляг да накройся шубой. Вспотеешь, ее не скидывай. Через пот хворь выходит.
– А в баню сходить?
– В баню не ходи. Болячку мочить нельзя. Ранку в сухости держать надо.
– Вот тоже напасть привязалась! И появилась-то нежданно, ниоткуда. А что, старая, и немощь в теле от той болячки?
– От болячки или от простуды.
– Ты давай, лечи, бабка. Мне болеть нельзя, дел на Москве много.
– Болеть, батюшка, никто не хочет, да только хворь на эти желания не глядит. Ладно, пошла я. Ты, государь, обязательно ложись в исподнем на лавку под шубу. А я приготовлю снадобье и вернусь. Пусть никто тебя не тревожит, ни супруга, ни детки, ни слуги. Уснешь, разбужу. После крепче спать будешь.
Знахарка покинула светлицу, прошла сенями во двор. Оказавшись на улице, она, быстро, мелко семеня ногами, поспешила к своему двору.
Возле избы Глафира остановилась, осмотрелась, никого не увидела, перекрестилась и сказала сама себе:
– Помоги, Господи! Ну и дела. Это что же получается? Кто-то, может…
Шепот ее прервало появление во дворе девицы лет шестнадцати, в простом деревенском сарафане, с выброшенной вперед толстой золотистой косой.
– Чего ты шепчешь, бабка?
– Варька, куда из дома моталась?
– Куда и все, посмотреть, как великокняжеская семья приехала. Только стражники не допустили. Говорили, великому князю не до нас. Потом государь народ соберет. А среди стражников один молодец ох и хорош собой, бабка. Все молчит, но в глазах искорки играют. Вечерком пройдусь по селу, может, и встречу того молчуна.
– И не стыдно тебе, Варька, такое говорить? Как блудница какая!..
– А чего мне? Вдруг стражнику приглянусь, и заберет он меня с собой на Москву?!
– Ага. Как же, заберет!.. На селе ровню себе выбирай.
– Так из кого выбирать-то? Эх, и чего я сиротой на белом свете осталась, батюшка с матушкой рано померли? Жила бы на Москве, а не тут.
– Неблагодарная ты, Варька.
– Ладно, бабка. Сама-то где была и чего втихую ото всех себе шептала?
– Идем в дом. Там расскажу, и займемся работой.
Старуха и девица прошли в избу.
В горнице бабка Глафира усадила Варвару на лавку. Эта девушка была ее ученицей. Лет десять назад знахарка подобрала ее на Москве, бездомную, осиротевшую.
