– Никуда мы не поедем.
– Почему?
– Нет Федора на Москве.
– А где ж он?
– Узнаешь позже.
– Ничего не понимаю.
– Вот и не ломай голову. Я во дворец пройду. Не нравится мне поведение Овчины, да и с Иваном еще переговорю, коли доступ к нему получу. С каждым днем все труднее становится его увидеть. Успокаивает одно. При такой матери тронуть великого князя не посмеет никто. Но так ли неуязвима сама Елена? Почему Василий говорил, что не дадут ей долго править?
– В этих дрязгах можно запутаться хуже, чем в рыбацких сетях. Ладно, ступай во дворец, Дмитрий, а я тут с Лихим да Молчуном побуду, дождусь тебя.
Дмитрий отправился во дворец, зашел в палаты Ивана.
Тот сидел на лавке, глядел в окно, обернулся и спросил:
– Это ты?
– Я, государь! Гляжу, опечален ты. Не можешь забыть то, что видел на дороге?
– Не хочу вспоминать.
– Так и не вспоминай. Вон кенарь в клетке прыгает. Поиграй ему на свирельке, он запоет, и тебе веселее станет.
– Скажи, Дмитрий, почему ты Ивана Овчину не любишь? Чего вы враждуете? Мама его привечает, со мной он ласков, как и ты.
– Он не девица, государь, чтобы его любить. А насчет вражды, тут ты заблуждаешься. Овчина не враг мне, покуда не выступает против тебя. Я исполняю клятву, данную мною твоему отцу, великому князю, защищать тебя. Беречь, покуда сам не наберешься силы. Вот вступишь на престол, возьмешь в руки всю власть, тогда я пойму, что сполна выполнил свой долг, и уйду.
– Я не хочу, чтобы ты уходил.
Дмитрий улыбнулся.
– Не захочешь, не уйду. Буду и дальше верно служить тебе. На все будет только твоя воля, а над тобой – Божья.
– Это когда еще станется, а теперь я желаю, чтобы вы с Овчиной дружны были. Так и ему скажу.
– Скажи. Кто не против тебя, тот не враг и мне. Ты с матушкой по приезде виделся?
– Нет! Хотел, но мне сказали, что матушка захворала.
– Что с ней?
– Не знаю. Аграфена говорила, простудилась.
– Пусть выздоравливает.
– А почему, Дмитрий, ко мне Федор не приходит?
– Так он тоже захворал. Теперь лечится.
– Ты скажи, жду его.
– Коли увижу, скажу. Ты прилег бы, государь, намаялся с утра.
– Прилягу, голова болит.
– Я к тебе мамку пришлю!
– А сам уйдешь?
– Да. Вечером загляну. Ты отдыхай, государь, и о плохом не думай.
– Страшно мне, Дмитрий.
– Помолись. Страх пройдет.
В палату вошла Аграфена Челяднина, мамка великого князя.
Дмитрий покинул дворец, и к нему тут же подошел Григорий.
– Ну что там, во дворце, князь?
– Да ничего особенного.
– Не прознал, почему Елена не вызвала тебя к себе?
– Захворала она. Не до того ей.
– Как Иван?
– Подавлен. Сейчас с ним Аграфена.
– Что делать будем?
– Поедем домой, Гриша. Самое время отобедать.
– И то правда.
Ургин и Тимофеев выехали из Кремля и направились к дому князя.
Прошло две недели. Великая княгиня так и не узнала о стычке Ургина с Овчиной. Федор Колычев с оказией прислал родителям весть о своем решении посвятить себя служению Богу. Эта новость быстро разнеслась по Москве. Впервые молодой человек из знатной семьи, приближенный ко двору и самому пусть еще и малолетнему, но государю, добровольно отказывался от обеспеченной жизни мирской и уходил в монастырь.
Об этом узнали Елена, Овчина и Иван. Княгиня восприняла новость равнодушно. Телепнев был доволен. Иван не понял поступка своего любимца и обиделся. Только после объяснений митрополита Даниила недовольство малолетнего государя прошло.
Дмитрий виделся с Иваном все реже из-за частого присутствия в государевых покоях князя Овчины. Но особая стража продолжала нести службу. В жизни двора наступило какое-то затишье, предвещавшее новую беду. Дмитрий физически ощущал нарастающую угрозу, но сути ее понять не мог.
Опекунским советом правил Овчина, и бояре подчинялись ему. Великая княгиня, разделавшись с Андреем Старицким, успокоилась. Тем более что дума постановила величать ее великой княгиней Московской и всея Руси. Враги, открыто выступавшие против правления Елены, томились в темницах или лежали в земле.
Опасности вроде ждать было неоткуда, однако она неумолимо приближалась. Не издалече, не из татарских ханств, не из Литвы, но оттуда, откуда и не подумаешь. Из самой Боярской думы. Сети подлого заговора медленно, но верно окутывали великокняжеский дворец.
Поздним мартовским вечером к неказистому старому дому, стоявшему на окраине Москвы, начали подъезжать всадники. Они прибывали по одному, оставляя охрану у реки. Встречал гостей хозяин дома. Он и провожал их в горницу.
Вскоре за столом собрались Шуйские и князь Дмитрий Бельский.
– Мы собрались здесь для того, чтобы решить, как противостоять все более усиливающемуся влиянию Овчины на правительницу, – начал совет Василий Шуйский.
– Противостоять уже поздно, – сказал Иван, его брат. – Нам необходимо принимать меры. Иначе Овчина-Телепнев от имени Ивана при полном покровительстве княгини отправит всех нас в темницу, как братьев наших, Андрея Шуйского и Ивана Бельского.
– Если не на плаху, – добавил Дмитрий Бельский.
– Если не на плаху, – согласился с ним Иван.
– Хорошо. Давайте обсудим этот вопрос, – заявил Василий Шуйский. – Кто выступит первым?
– Я, – сказал Иван. – Скажу одно. С литвинкой Глинской надо кончать.
– Вот как! – воскликнул Василий. – Сразу с великой княгиней? Почему не с Овчиной? Ведь это он влияет на Елену. По его наущению она одних подвергает опале, других.
– А потому, брат Василий, что без покровительства княгини Овчина никто, – ответил Иван. – Свалив Телепнева, мы вызовем только гнев Елены. Если она прознает, кто посягнул на ее фаворита, то ждать смерти всем нам придется недолго. Убрав же Елену, с Овчиной мы расправимся легко и быстро. Бояре ненавидят его, защищать Телепнева будет некому.
Василий Васильевич повернулся к Бельскому.
– А что скажешь ты, князь Дмитрий?
– Скажу, что Иван Васильевич прав. Коли рубить, то голову. А голова теперь, как ни крути, – великая княгиня. Я за то, чтобы убрать эту иноземку. Но при условии, что брат мой Иван потом будет выпущен из темницы и получит обратно все свое имущество. Мы займем равное с вами, Шуйскими, место и в опекунском совете, и в думе.
