Шуйский повернулся к боярину, сопровождавшему его.
– Ты гляди, Михаил Иванович, а сиротинушка нам норов начал выказывать.
Боярин рассмеялся.
– Обрастает перьями наш птенец.
Шуйский перевел взгляд на Овчину.
– Сам пойдешь или силу применить?
– Не ходи, Иван. Они не тронут тебя. Вы не смеете!.. – со злобой и детской запальчивостью крикнул мальчик. – Я повелеваю так!
Ухмылка сползла с лица князя Шуйского.
Он наклонился к Ивану и сказал:
– Ты приказывать будешь, когда подрастешь, а сейчас молчи да сядь на лавку. Так оно лучше для тебя будет. – Он распрямился, указал на Овчину. – Стража, взять его!
Телепнев-Оболенский понял, что спасения ждать неоткуда, и набросился на стражников. Но те оказались проворнее. Один остановил его ударом короткой дубины в живот, другой сзади захлестнул горло опального князя удавкой. Овчину повалили на пол.
Иван бросился к любимцу. Шуйский оттолкнул мальчика, и тот отлетел к лавке.
– Сказано же было, сидеть и молчать!
Овчину вытащили в коридор и за ноги поволокли к лестнице.
Иван заплакал от бессилия и прохрипел:
– Куда вы его потащили?
– К матери твоей, в ад! – с ненавистью прошипел Иван Шуйский.
Он резко развернулся, вышел в коридор и приказал третьему стражнику, стоявшему там:
– Великого князя из палат не выпускать. Пусть хоть что делает, но в своих покоях. Ты понял меня?
– Понял, князь. – Стражник поклонился и припер дверь широким плечом.
Иван долго бился в крепкую створку, устал, упал на пол и зарыдал, стуча кулаками.
– Не хочу, не надо, не прощу!
Но что мог сделать восьмилетний ребенок, пусть и облаченный формально верховной властью, против буйства бояр и князей, дорвавшихся до крови?
Овчину затащили в подвал кремлевской тюрьмы. Там ему суждено было принять адские муки страшной смерти от голода. Он сам без всякого сожаления обрек на них многих людей. Сотворившему зло – зло и вернулось.
Князь Дмитрий Ургин приехал в Кремль через час после расправы братьев Шуйских с Овчиной-Телепневым. У дворца его встретил Григорий, заступивший на службу старшим наряда особой стражи.
Дмитрий сразу заметил тревогу на лице родственника, спрыгнул с коня и спросил:
– Что-то произошло, Гриша?
– Да, Дмитрий! Шуйские схватили Овчину-Телепнева. Мы только заступили, как его, в кровь избитого, стражники за ноги оттащили в тюремный подвал. Так им велел Иван Шуйский.
– Вот как? – произнес Ургин. – Отомстили, значит, бояре Овчине за унижения. А ведь я вчера предупреждал его об опасности, предлагал бежать, покуда не поздно. Не поверил.
Тимофеев удивился:
– Ты пытался спасти Овчину?
– И что?
– А то! Разве не заслужил этот пес смерти? Будь его воля, не ты ли первый стал бы жертвой? А с тобой и все мы, ратники особой стражи! Конечно, Шуйские – воры и разбойники, но и Овчина был не лучше их.
– Он, Гриша, тоже за Ивана стоял. Теперь же у великого князя остались только мы. Надолго ли?
– Мыслишь, Шуйские могут пойти на устранение Ивана, выставить вместо него слабоумного Юрия?
– Нет! На это они сейчас уже не решатся. Шуйские далеко не глупы. Овчина сам настроил против себя и боярство, и простой народ. Его не любили ни те, ни другие, как, впрочем, и Елену Глинскую. Казнь Телепнева-Оболенского скорее вызовет одобрение, нежели возмущение. Шума никакого не будет. А вот посягательство на жизнь великого князя может поднять в народе такую бурю, которая сметет все на своем пути. В этом случае бунт неизбежен. Он Шуйским не нужен, потому как первыми полетят их головы. Оттого, Гриша, они уже не посмеют тронуть Ивана.
Григорий вздохнул и согласился:
– И то правда.
– Но это не говорит о том, что Шуйские не попытаются воздействовать на его разум, – продолжил Дмитрий.
– Как это?
– Шуйским, дабы удержать власть, нужен государь законный, но послушный. А что для этого надо? Сломить его неокрепшую волю, заставить уверовать в то, что сам он править государством не сможет. Подвергнуть унижениям, но так, чтобы не вызвать особой неприязни.
– Разве такое возможно?
– Возможно. На виду, при разных церемониях они будут оказывать Ивану почести, показывать покорность, полное повиновение и признание власти, во дворце же, наедине, – игнорировать его просьбы, желания. Шуйские постараются затуманить сознание ребенка, развить в нем пагубные привычки, жестокость. Они будут поощрять любые дурные наклонности, а главное – воспитывать полное пренебрежение к судьбам людским. Им надо создать тирана, послушного узкому кругу бояр, который правил бы государством не во благо народа, а в угоду их корысти. Но Шуйские не учитывают, что тираны не бывают послушными. Все плохое, что они вложат в Ивана, в конце концов против них и обернется. Всей Руси не сладко будет, но боярам придется хуже всего. У Ивана пытливый ум. Его голова постоянно будет занята мыслью о своем месте в этом жестоком мире, поиском выхода из зависимого положения.
– Мудрено ты говоришь, Дмитрий. Но ты считаешь, что Шуйские Ивана не уберут?
– Не уберут.
– Тогда чего нам, особой страже, делать, коли опасности государю нет и быть не может?
– Находиться при государе и рушить то, что будет губительно действовать на него.
– Сейчас я вообще ничего не понял. Можно ли рушить то, что неведомо? Это как стену ломать. Стоит она, ее видать, пощупать можно. Тут все ясно, взял кайло и пошел крушить ее. А коли стену не видно? Она и есть, и нет ее. Куда кайлом-то бить?
Дмитрий невольно улыбнулся.
– Ты, Гриша, сейчас голову не ломай. Придет время, все поймешь. И как невидимое разглядеть, и куда кайло направить. Сейчас просто неси службу, а я пойду к Ивану.
– Не к Шуйскому ли? Вон он, вместе с боярами вышел из-за храма. Довольный. Видать, отвел душу на Овчине.
– С ним поговорить не помешает. Хотя понятно, что сам он против Телепнева не выступил бы даже с одобрения братьев. Тут должны были и Бельские руку приложить. А коли так, то союз, который между ними образовался, должен распасться, превратиться в активную вражду. В одной берлоге двум медведям не ужиться. Господи, что за времена настали? Сегодня бояре друг дружке лыбятся, завтра готовы ножи в спину воткнуть. Не доведет до добра боярское правление. Не одна голова еще слетит с плеч в самое ближайшее время.
– Ты о своей голове подумай, – посоветовал Григорий. – Чего тебе с Шуйским разговоры вести? Пусть грызутся бояре, а ты оставайся в стороне. Вспылишь, наговоришь чего оскорбительного этому злодею, он и тебе мстить начнет.
