Положили в церковную ризницу. Думали, там сохранней будет. Но Ворон узнал – и началось…
– Требует отдать?
– Это было бы полбеды.
– Чего же ему надо?
– Понимаешь, требует он, чтобы я это «Око», будь оно неладно, сам на шее носил!
– Зачем?
– Ох, сложно объяснить.
В разговор вмешалась Белка:
– Я ему все рассказала, он поймет.
Сначала Илья посмотрел на девчушку укоризненно, но потом махнул рукой и продолжил, обращаясь к Доброшке:
– Ворон упорно называет меня князем, а не воеводой. Стыдит, что я род свой предал. Того не понимает, лесной житель, что как только я эту гривну надену, так всему нашему мирному житью тотчас придет конец. Киевскому князю пока не до нас. Но если узнает, что деды мои здесь на княжеском столе сидели, что я в лесу вольницу развел, что стоит город посередь озера, который ни дани не платит, ни десятины церковной, то сам можешь догадаться, что будет.
– А что будет?
– А ничего этого не будет. Пришлет князь войско сотни три кметей. И останется от Китежа мокрое место. Да и колохолмцам на орехи перепадет. Бывало уж такое. Отец нынешнего князя киевского Ярослава Владимир на радимичей войско посылал. Волчий Хвост воеводу звали. Туго тогда пришлось сородичам нашим. Тоже храбрились: нипочем де нам князь киевский. Вышли на битву. Да куда там против киевской дружины! Кияне-то все на конях, да мечи у них, да кольчуги у каждого. А радимичи пошли с дедовскими рогатинами, будто не на рать, а на охоту. Победил их тогда Волчий Хвост на реке Пищане. Бежали радимичи с поля боя и рогатины свои побросали. Сколько уж времени прошло с тех пор, а как кто из радимичей в Киев на торг приедет, так наторгует с гулькин нос, а наслушается с чертов воз: «Радимичи Хвоста Волчьего боятся». Как-то, рассказывали мне в Киеве, поехал купец из радимичей. Так его на торгу до того засмеяли, что бросил весь свой товар, вышел посередь торговой площади, ударил шапкой оземь и всех насмешников на смертный бой вызвал. Хоть поодиночке, хоть вместе всех. А здоров, говорили, купец был, как дуб столетний, – поболе меня.
– И что?
– Не вышел никто.
– И смеяться перестали?
– Еще чего. Стоит один раз ославить – потом вовек не отмоешься. Мальчишки свистят, улюлюкают. Погонялся он за ними, как молодой бычок за воробьями, – не догнал, да и плюнул.
– Ну что за печаль? Пусть смеются. На каждый роток не накинешь платок.
– Да смех-то не печаль. Пусть, в самом деле, хоть животики надорвут. Печаль в другом: в той битве чуть не половина мужей у вятичей полегла. Оставили жен без мужей, детей без отцов и матерей без сыновей. А чего ради? Чем князь киевский хуже хазар? Жили бы да и жили себе.
– Так, может, отдать его Ворону, пусть сам носит?
– Да и отдал бы, зачем он мне нужен? Но отец Петр этого, мягко говоря, не одобрит. Ведь церковное теперь добро. Причем большой ценности. А воевода его вдруг лесному разбойнику отдаст? Хоть батюшка наш человек и неплохой, но таких поступков понять не сможет. Возмутится, дойдет дело до митрополита, а там и до князя. Тот, когда узнает, кто кому и зачем измарагд отдал, осерчает. И пришлет войско. То есть, как ни поступи, хорошего не жди. А ты говоришь: удача… Как ни посмотри, а Око это – как торба без ручки: и нести не с руки, и выбросить жаль.
– Да я и не говорю. Это Белка.
Илья наконец отхлебнул квас.
– Да какая разница? По всему выходит, нужно в Киев везти. Так что давайте, собирайтесь.
Сборы были недолгие. Илья самолично отобрал двадцать дружинников для охраны. Были снаряжены две крытые повозки. Драгоценность была упрятана в дубовый ларец.
И уже через три дня утром, помолившись, отряд двинулся в путь. У ворот дружину провожали жены и дети. Мужи уходили не на войну, поэтому тревоги в людях не было. Но некоторое волнение все-таки витало. Дорога предстояла дальняя, а дальняя дорога – это всегда непросто. Некоторые женщины утирали платочками глаза. Детки просили отцов привезти им из Киева гостинцев.
Доспехи сначала было сложили в повозки. Однако, как только отряд отъехал на приличное расстояние от города и оказался под сводами темного елового леса, командир отряда Ян приказал остановиться и вздеть кольчуги.
– Илья наказал. Дорога нам предстоит опасная, а пугать зря жен и детишек не стоило.
Первые несколько дней дорога шла через лес. Ехали весело. В отряде царила та особая атмосфера, которая складывается среди мужчин, находящихся в условиях настоящей опасности. Современному человеку редко удается прочувствовать, как это бывает. Разве только на настоящей войне или в опасной экспедиции. Именно на войне, а не просто во время армейской службы. Сегодня ты отвесил пинка зазевавшемуся салаге, а завтра он не прикроет твою спину от вражеской сабли. Самонадеянный хам недолго проживет в опасных условиях, поскольку сила человека именно во взаимопомощи.
Так жили наши предки, каждый из них всю жизнь от раннего отрочества до немощной старости проводил с оружием. Пусть даже это был простой топор, одинаково годный и для рубки дров, и для защиты родного дома. Война была всегда и повсюду. В таких условиях своими не разбрасываются, поскольку всегда найдутся чужие, которые этим воспользуются. Молодые дружинники приняли Доброшку как своего, а Белке оказывали особое внимание, как единственной в отряде красной девице. Доброшка наблюдал за этим с ревностью. Он пытался и сам включиться в игру. То цветочков Белке сорвет, то ягодок лесных. Но все-таки было понятно, что в хороводе обожателей он не самая заметная фигура. Ростом он был маловат, в плечах узковат и в седле держался не так молодцевато, как двадцатилетние удалые кмети.
Конечно, большая часть дружинников относились к этому коллективному ухаживанию шутейно. Но было и одно исключение. Сын колохолмского попа – Алеша, на диво статный и красивый юноша. Доброшка рядом с ним выглядел как воробей рядом с соколом.
На первый взгляд, поведение поповича не сильно выделялось. Он, опустив поводья, ехал за кибиткой, перекидывался с девушкой шуточками, развлекал ее историями, дарил сорванные у дороги цветы, заставлял коня гарцевать, а потом вдруг пускал вскачь. Казалось, Белка общается с Алешей ровно так же, как с другими, но проницательным взглядом влюбленного Доброшка видел зарождающуюся между ними взаимную симпатию. Когда юный богатырь ехал за повозкой, «телохранитель» не знал, куда себя деть.
Сначала пытался пристроиться рядом, включиться в разговор и разбить их уединенность. Его принимали как друга, но все-таки, несмотря на благожелательное отношение, Доброшка остро чувствовал, как он им мешает. И тогда он стал держаться в конце отряда. Полон тяжких мыслей, одиноко переживал свою жизненную неудачу.
Отдохновением были вечерние привалы. Ян как старший и самый опытный воин (ему уже перевалило за тридцать лет!) выбирал место. Обычно это была поляна где-нибудь на всхолмлении. Младших отроков отряжали за дровами, старших расставляли в караул. Потом устанавливали шатры, разводили костер. В большом котле варилась похлебка из проса с салом. Раздавали сухари. Когда кашевар объявлял, что похлебка готова, каждый по старшинству подходил со своей миской и ложкой. Незамысловатая еда казалась после дня в седле удивительно вкусной.
