– Этого можно было ожидать.
– Выпросить их у него совершенно невозможно… В Киев их повезут.
– Выпросить? – Старуха резко поднялась, едва не задев головой низенькую кровлю. Глаза ее пылали во полумраке домовины двумя горячими углями. – Ты князь, а не побирушка!
Ворон, спокойно откинувшись на лавке, спросил:
– Мне воевать с Ильей прикажешь? Колохолм сжечь? Ради чего? Ради камней, пусть и самоцветных? Жили мы без них…
– Дурак ты, внучек, как есть дурак! – резко прервала его Ега. – Как только человека перестает интересовать что-то выше еды и питья, так он быстро превращается в свинью. А когда таким становится князь, в свинарник превращается вся его страна! Дед твой Сокол-старый, хоть и не великого ума был человек, а понимал это. Ох и дал бы он тебе тумака за такие слова! Какая, скажи, разница – свободным жить или холопом? Холопом и сытнее, и спокойней за боярским тыном. А чего ради люди от холопства как от огня бегут?
Ега села, оперлась локтями о стол и взглянула в глаза Ворону. Тот потупился.
Речь ее зазвучала как заклинание:
– Людям нужна святыня, людям нужна цель. Без цели и святыни Китеж – мертвец. Понял?
Ворон поднял глаза:
– Понял.
– Вот то-то же. – Старуха легонько щелкнула его по носу. – Если понял, так иди и воюй!
Нашъ
Отряд въехал в низину между двумя поросшими ольхой холмами. Неожиданно в просвете между деревьями показался всадник на мощном коне. Он неспешно спускался с пологого склона наперерез отряду. Спустившись, всадник опустил поводья и остановился посередь дороги.
На нем был длинный плащ-корзно черного бархата, какой впору носить князю. На голове серебрился шлем, лицо прикрывала стальная личина. Конь был черен как ночь. Лица видно не было, но Доброшка узнал всадника сразу. Это был Ворон. Все его узнали.
Отряд остановился. Встреча ничего доброго не предвещала. Понимая, к чему клонится дело, дружинники, не дожидаясь команды, построились в боевой порядок. Развернули строй поперек проселка. Повозки были отведены за линию обороны. Мечи пока не доставали – вдруг миром обойдется?
Ворон наблюдал за перестановками безмолвно, будто застыл в седле. Говорить он начал, когда движение закончилось и отряд тоже замер в напряженном ожидании.
– Воевода Ян, – голос из-под стального забрала звучал глухо, – твои вои – сведомы кмети, и они правильно поняли мое появление у вас на пути. Мы находимся на границе той земли, на которой я могу, а значит, должен сразиться за Око Перуна.
Навстречу выехал командир отряда.
Ян представлял собой полную противоположность Ворону. Перед одетым не без мрачного изящества Вороном встал бывалый воин в потертой кожаной куртке, надетой поверх кольчуги. Курносое лицо загорело, как печной горшок, а растрепанные волосы напоминали выбеленную солнцем солому. Отсутствие внешнего благолепия уравновешивалось видимой глазу силой, украшавшей командира не хуже золотых доспехов.
– Будь здоров, Ворон. – Слова приветствия звучали обычно. Но в них ощущался и вызов. Ян смотрел на супротивника, недобро сузив глаз.
– Князь Ворон, воевода. Обращайся ко мне «князь Ворон».
– Хорошо, князь Ворон. Могу и царем назвать, если таково твое желание. Будь здоров. И дай нам поздорову пройти. Сам понимаешь, вещицу эту мы тебе отдать не можем. Она теперь не твоя. И даже не наша. Она – князя Киевского.
Вызывающим интонациям Яна Ворон противопоставил ледяную холодность:
– Нет, она моя. Или, в крайнем случае, ваша, раз мы с вами одного племени дети. Не знаю, каким боком тут князь Киевский примешался. Ты согласен со мной, Ян?
Кони тревожно пряли ушами, будто понимая, что разговор, который ведут всадники, – не дружеская беседа.
– Не знаю, князь, что тебе ответить. Мое дело – приказ выполнять. И не важно, согласен я или нет. А вот то, что людей зазря погубишь, – вот это на самом деле важно. Тебе камешек, пусть даже самоцветный, дороже человеческой жизни?
– Хорошо говоришь, воевода. Правильно говоришь. Но только пойми, что камень мне этот нужен не для того, чтобы сытно есть или сладко пить, не для того, чтобы покупать себе красивых рабынь или породистых коней.
– А для чего же?
– Эх, воевода. У тебя вон, я вижу, первая седина в бороде, а ты простых вещей не понимаешь. За Око Перуна наши предки немало крови пролили. Они тоже жить хотели, но бога своего защищали.
– Они дома свои, жен и детей защищали, а не Перуна твоего.
– Не защитили бы Перуна – и семей бы своих не увидели. Дом и святилище – одно целое.
– Завоевал нас Киевский князь, святилища давно нет, а мы живем – хлеб жуем, не тужим. Это камень, Ворон, просто камень. Дай нам проехать.
Черный всадник помолчал.
– Эх, Ян, я по-хорошему хотел.
Из-под тяжелого, тканного серебром плаща блеснул меч. По этому сигналу из перелеска выехали вои. Числом их было немногим больше Яновой дружины. Они восседали на рослых конях, кольчуги не были покрыты кожухами и сияли на солнце как серебряная чешуя.
Битвы было не избежать.
И тут из рядов Яновой дружины на гарцующем коне выехал улыбающийся Алеша, сын священника Петра. Ян хотел удержать его, да куда там…
– Эй, князь Ворон (Алеша сделал ударение на втором слоге), скажи-ка, как это у Финиста, которого Ясным Соколом прозывали, правнук вдруг вороном оказался? Что за чудо чудное? Вот раз у рыжего мужика сынок-то черный родился. Так он потом рогами за матицу цеплялся.
В рядах колохолмской дружины грянул смех. Известно, что насмешка обидней, если в ней есть доля правды. Ворон слышал о сомнениях, сопровождавших его рождение на белый свет. Гнев вспыхнул мгновенно.
– Закрой рот, поганый смерд! – прорычал Ворон, глаза его налились бешенством.
– Кто из нас поганый – это большой вопрос. А супротив меня ты сам смерд, хоть и князем себя величаешь. Мойся чаще – девкам слаще! Сейчас я тебе спинку почешу.
Каждая новая фраза поповича вызывала новый приступ хохота по одну сторону поля и все более мрачную ярость с другой стороны.
– Ну, что глаза пучишь, айда к нам, в Колохолм! – Алеша гарцевал на изящном кауром жеребце. – Мы тебе враз бабу найдем в три обхвата, а батюшка мой обвенчает.
Последняя фраза переполнила чашу терпения мрачного всадника. Он вырвал из рук стоявшего рядом воина копье, пришпорил своего поистине богатырского коня и молча помчался на дружинника.
Веселая расслабленность Алешки тут же сменилась боевой собранностью.
Ему тоже кинули копье, он подхватил его на лету, развернул в сторону противника и стал набирать скорость для сшибки. Собственно, все его дразнящие слова имели целью взбесить противника и спровоцировать его на атаку. Своего он добился. Теперь все должен был решить поединок. В отличие от западноевропейских рыцарей русские витязи не упирали копья жестко в специальное приспособление на панцире или седле. Его держали свободно. При таком способе применения особенно важно было точно нанести удар и самому не слететь с коня.
