– Враги есть – и суровые. Печенеги. Но только использовать против печенегов твоих воинов, Харальд-конунг, не лучший ход.
– Разве мои воины – не лучшие в мире, Архимед?
– Видишь ли, Харальд, в мире не может быть абсолютно лучшего воина. Каждый воин может быть лучше только в определенных условиях.
– То есть ты хочешь сказать, если поставить кого-нибудь из моей дружины, ну вот хоть старого Эйнара, и какого-нибудь печенежского удальца на мечах, у печенега есть хотя бы малейший шанс?
– Вряд ли.
– Ну так что же, ты противоречишь сам себе, мудрый Архимед? Как говорил наш старый шут Йорик, у тебя ум зашел за разум?
– Вовсе нет. Пойми, печенеги воюют совсем по-другому. Вот представь, случился вдруг печенежский набег. Представил?
– Представил.
– И что ты будешь делать?
– Как что? Смело выйду к ним навстречу и разобью их в пух и перья.
– Куда ты выйдешь? Печенеги – степной народ.
– В степь и выйду.
– Вот-вот. Ты выйдешь в степь и будешь там стоять. А печенеги за это время молниеносно на конях нападут на город и разграбят его. Их уже и след простынет, а ты все будешь стоять. Много толку от такого вояки? Или даже если взять пример с Эйнаром. На мечах, предположим, он печенега победит.
– Обязательно победит.
– Но сражаться на мечах или секирой – дело для хевдинга привычное. А если условия будут привычными для печенега? Что будет, славный Харальд, если твоего Эйнара или даже тебя самого посадить на лошадь и дать в руки лук? Я не поставлю на тебя и ломаного денария. Уж извини, Харальд! Печенег сидит на коне с рождения. Он может управлять им так же хорошо, как ты управляешь своими руками и ногами. На скаку попадает в бегущего зайца. Любой викинг в степи погибнет быстрее, чем достанет меч из ножен.
– Любой печенег еще быстрее сгинет в море.
– Безусловно. Но мы-то теперь не в море, Харальд. Условия, в которых ведут давнюю войну русы и печенеги, совсем не похожи на морское сражение. Тут было бы лучше, если бы норвежская дружина умела управляться не с парусом, а с уздечкой.
– Ясно. – Варяжский князь приуныл.
– Не расстраивайся раньше времени, Харальд. У Руси немало врагов и в той части земель, куда заходит солнце. Думаю, Ярослав подыщет тебе дело по силам.
Харальд вздохнул и подумал, что главное – чтобы дружина не увидела смятения и смущения на лице своего вождя. Взял себя в руки. Оправил дорогие одежды, придал лицу как можно более «королевское» выражение и кратко скомандовал:
– Пошли!
Дружина замкнула вокруг него кольцо, русские мечники очистили путь, и все двинулись к холму, на котором стоял великокняжеский дворец.
Подъем был довольно долгим. Архимед запыхался, но Харальд шел ровным шагом. На его лице не дрогнул ни один мускул. Хотя было от чего: внутренне конунг изумлялся и тогда, когда они проходили через огромные крепостные ворота, увенчанные златоглавым церковным куполом, и тогда, когда через отворившиеся двери он увидел просторную гридницу, приготовленную для приема гостей. Гридница была таких размеров, что в ней, пожалуй, поместилось бы не менее трех пиршественных залов норвежского королевского замка. Каменные своды были украшены росписями, на стенах горели не смоляные факелы, а настоящие масляные светильники – невиданная по северным меркам роскошь.
В центре на возвышении была устроена широкая лавка, на которой сидели нарочитые бояре князя Ярослава. Молчаливые отроки в белых рубахах с поклонами встретили норвежцев и проводили каждого из них к заранее определенному месту.
Самому Харальду поклонились сразу два отрока. Они провели его к центру помоста, где на окованном золотом и парчой троне сидел сам русский князь. Трон не выглядел удобным сиденьем, но поражал богатством.
От волнения щеки варяжского вождя покрылись багровыми пятнами. Но, по счастью, никто из его боевых товарищей этого видеть уже не мог.
Ярослав встретил Харальда радушно. Прихрамывая, встал с трона и приветствовал дружеским поклоном. По левую руку от князя сидела княгиня Ингигерд, дочь конунга свеев Олафа. Смотрела надменно, поклонилась скупо. Но это уже было не так важно. Главное, что правитель великой державы принял его как равного. Хотя, конечно, равенства в настоящий момент между ними никакого не было.
Архимед собирался было выступить в роли толмача, но оказалось, что Ярослав довольно неплохо говорит по-норвежски.
– Добро пожаловать, славный конунг, – Ярослав говорил приглушенно, его голос и мягкая улыбка располагали к себе, – легок ли был твой пусть? Как встретила тебя моя страна?
– Благодарю тебя, Ярицлейв-конунг, за гостеприимство. Страна твоя прекрасна, а люди, ее населяющие, – храбры и хлебосольны. Я ни в чем не знал нужды. Когда хевдинги узнавали, что мой путь лежит в столицу, к тебе, конунг, они оказывали мне всяческую помощь. Это было одно из лучших моих путешествий, славный конунг.
– Полагаю, хевдинги родной тебе Урманской страны были менее любезны. Что привело тебя в Киев?
– Я вижу, великий Ярицлейв-конунг осведомлен о наших делах. При Стикластадире судьба была ко мне не особенно благосклонна. Надеюсь найти в Гардах приют и послужить тебе своим мечом.
Князь медлил с ответом, смотрел на конунга будто бы в задумчивости. Пауза затянулась. Харальд почувствовал себя неприятно и непривычно – просителем.
Ярослав длил молчание, казалось, именно для того, чтобы знатный изгнанник острее почувствовал свое подвешенное положение. Чего-чего, а проницательности русскому князю было не занимать. Он видел, что его молчание по песчинке размывает и без того слабую уверенность Харальда.
Выждав какой-то одному ему понятный момент, Ярослав наконец произнес, подпустив в голос чуть больше стали и чуть меньше тепла:
– Мы наслышаны о событиях за Варяжским морем и сочувствуем тебе, Харальд-конунг. Я рад приветствовать за своим пиршественным столом столь знатного вождя и его дружину. Но…
Харальд понимал, что в его положении следует терпеливо ждать, когда могущественный хозяин сам соблаговолит закончить свою речь. Однако эта затянувшаяся пауза после многозначительного «но» вызвала у него неожиданный прилив ярости. Он вспылил:
– Слава о мудрости великого князя достигла пределов мира. Увы, меня, Харальда Сигурдссона, боги столь острым разумом не наградили, и мне приходится надеяться только на остроту меча. Поэтому я прошу великого князя говорить со мной прямо и просто. Так, чтобы даже мои просоленные морскими ветрами уши смогли постичь смысл его слов.
Ярослав, прищурившись, взглянул на стремительно пунцовеющего Харальда. Рычащая скороговорка юного конунга отвлекла его от меланхоличной задумчивости, в которой он пребывал почти постоянно.
– Харальд-конунг понял все верно. Держать викингов на службе – все равно что разводить костер на сеновале. Может, согреешься, но и сеновалу несдобровать. Я прекрасно понимаю, как ты нуждаешься в приюте. Но не менее ясно я вижу и другое. Как бы ты сам ни хотел честной службы, но от себя не убежишь. Неосторожный взгляд, обрюхаченная девица, выбитый зуб – и пойдет по Киеву тяжкая усобица. В которой правого и виноватого сам великий Бог не разберет. А мне все-таки придется разбираться, поскольку такие дела на тиунов не переложишь.
