Последним поднимался Доброшка. Он был уже на полпути к выходу, когда, обернувшись, заметил слабый блеск в полумраке поруба: варяжский князь! Он до сих пор мирно похрапывал, укрывшись драгоценным плащом.
Доброшка быстро сбежал вниз и тронул варяга за плечо:
– Князюшко, вставай давай, утро уже.
Харальд отрыл глаза, увидел над собой склоненное лицо русского паренька. Едва не хватил его за горло, но быстро очухался, сел на полу, потом встал и, изрыгая норвежские проклятия, полез вслед за Доброшкой навстречу утреннему солнцу по скрипящей лестнице.
Площадь, на которой происходило заседание княжеского суда, выглядела в некотором смысле даже величественно. По периметру ее окружал крепкий тын, помост для судьи был выстроен из выбеленных солнцем дубовых плах. Для подсудимых было сооружено подобие клетки, в которой стояла кадушка с водой, но не было лавок – негоже было сидеть перед лицом княжеского правосудия.
По пути от поруба небольшую толпу заключенных разделили. Оборванцев увели в одну сторону – мелкое воровство судили княжеские тиуны. Илью со спутниками и варяжского конунга поставили перед высоким креслом судьи, которое, однако, пока пустовало. Судебный двор был со всех сторон окружен частоколом и стенами великокняжеских палат. День был теплый и с утра ясный. Однако постепенно небо стало затягиваться облаками, и в воздухе начала сгущаться тяжелая влажная духота.
Вскоре из-за тына послышался шум: топот ног и говор. Харальд вскинул голову – говорили по-норвежски. Вскоре к узникам на площади присоединились спутники, сопровождавшие конунга на пиру: старый Эйнар, Архимед и еще несколько норвежцев, составлявших свиту конунга.
– Приятная встреча, старина Эйнар!
– Бывали и поприятней, Харальд-конунг!
– Какие ветры занесли вас сюда?!
– Да вот проходили мимо, дай, думаем, зайдем.
– Очень любезно, Эйнар, а почему твой нос похож на греческую сливу?
– Если честно, Харальд-конунг, я не могу тебе сказать, поскольку последнее, что я помню отчетливо, – это баранья нога и чара доброго меда на вчерашнем пиру. А потом как ножом отрезало. Проснулся в каком-то земляном сарае, едва растолкали, и сразу сюда.
Тут Эйнар заметил кадушку с водой, поднял ее и начал пить крупными глотками, шумно фыркая и кряхтя.
– А ты, добрый Архимед, ты тоже помнишь только бараньи ноги и серебряные чары?
– О, нет, благородный Харальд, я пил достаточно умеренно и наслаждался приятной беседой с молодым архимадритом. Он оказался ученейшим человеком и почти моим земляком. Мы обсуждали «Христианскую топографию» Козьмы Индикоплова, я высказывал сомнение в верности утверждений почтенного Козьмы относительно строения нашего мира и…
– Архимед, о Козьме этом вашем мы поговорим когда-нибудь потом. Объясни мне, что случилось?
– Ах да, – Архимед озадаченно почесал седую бороду, в которой застряли стебельки соломы, – мы окончили пир, вышли из княжеской палаты и тут же оказались в руках сильных молодых людей, которые довольно грубым образом препроводили нас в помещение, род подземной рубленой тюрьмы с бревенчатыми стенами, где мы провели всю ночь.
– Понятно, нечто подобное приключилось и со мной. Интересно, почему нас так нелюбезно принимают?
– Теряюсь в догадках, полагаю, скоро все выяснится.
Тут среди дружинных отроков началось шевеление. Взревели сигнальные рожки, и из неприметной дверцы на судейское место вышел сам князь Ярослав.
Одет он был скромно. Серую свиту прикрывал темно-бурый суконный плащ. Единственной драгоценностью была золотая заколка, скреплявшая плащ на вороте.
Выглядел князь, несмотря на утренний час, уставшим. Кивком он приветствовал Харальда. Тот ответил ему лишь вопросительным взглядом. Затем, кивнув писцам, стражникам и тиунам, князь сел в судейское кресло и подал знак к началу заседания.
Вышел перепоясанный мечом плотный человек, по-видимому кто-то из судейских тиунов, и громким скрипучим голосом произнес:
– Господине князь!
Ярослав, ссутулившись в кресле, внимательно слушал. А судейский продолжал:
– Довели добрые люди, что воевода города Колохолма, что на Летоши-реке, послал тебе, великий князь, дары. Два дорогих измарагда, огромной ценности и красоты.
Илья насупился, Алеша, Белка и Доброшка воззрились на плотного тиуна с интересом. Архимед склонился к уху Харальда и переводил ему.
– Измарагды эти, рекомые в областях, откуда их вывезли, Перуновыми, прости Господи, Очами, должен был привезти в Киев колохолмский сотник Ян.
Тиун зыркнул на Илью, откашлялся и продолжил:
– Однакося лихие люди (тиун снова выразительно посмотрел на Илью) напали на отряд сотника Яна и совершили грабеж. Перебили людей и камни себе взяли. Все вестимые разбойники. Вот это здоровый зовется Соловей, промышлял в былые времена в Муромских лесах. Другой, тот, что похудей, – Жировит, помощник его. Девица – то ли дочь их, то ли жена. Кто там их, лесных людей, разберет…
Отдельное слово о мальце, который у них в молодших подручных ходит. И со временем, если не укоротим, так старшого по зверству превзойдет. Прибил женщину, не до смерти, но до беспамятства. До сих пор лежит. Лекаря к ней приставили. И сына ее напугал – до сих пор рта не раскрывает.
Донесли также добрые люди, что оные разбойнички прибыли в стольный город Киев на кораблях варяжского князя и учинили все названные обиды с его прямого приказа.
Пока тиун говорил, Илья сидел мрачнее тучи. Понятно было, что кричать с места о том, что слова обвинения – ложь с первого до последнего слова, смысла не имело. Илья, будучи воеводой и правя суд в Колохолме, сам не стал бы слушать беспорядочных выкриков. Нужно было сказать кратко, убедительно, весомо. Но слов все не находилось. Ведь известно, что чем наглее вранье, тем сложнее его опровергнуть.
Между тем тиун закончил обвинительную речь и вопросительно посмотрел на князя.
– Ясно, – князь говорил приглушенно, но голос его отчетливо был слышен в самом дальнем угу двора, – преступления, в которых обвиняются эти люди, весьма серьезны.
Руки его бессильно лежали на подлокотниках судейского кресла. Лицо было печально. Но не понятно было, печалят ли его преступления, о которых ему сейчас поведал тиун, или просто разыгралась подагра.
– Однако нужно заслушать послухов. Если таковые есть.
– Есть, великий князь. Добежали до Киева несколько воев из Яновой дружины, что измарагды везла. Они и показали.
Тиун тронул за плечо человека, сидевшего подле него на лавке. Человек был ничем не примечательный: одет не богато, не бедно, не красивый и не урод, не худой, не толстый. Посмотришь – и забудешь через секунду. Человек поднялся, зажимая в руках войлочный колпак, поклонился князю, бросил колючий взгляд на Илью и гнусавым тенорком произнес:
