Вы постойте-тко за веру за отечество,
Вы постойте-тко за славный стольный Киев-град,
Вы постойте-тко за церквы-ты за божии,
Вы поберегите-тко князя Владимира
И со той Опраксой королевишной!
Тип мировоззрения богатырей таков, что они воспринимались народом как свои, равные по социальному положению. Илья — «старый казак», «крестьянский сын». А Добрыня, хотя и не из бедной семьи, но и не аристократ. Влюбившейся в него после спасения Забаве Путятишне он говорит:
Ах ты молода Забава дочь Потятична!
Вы есть нунчу роду княженетского,
Я есть роду христианского,
Нас нельзя назвать же другом да любимым.
Итак, перед нами своеобразная социально-психологическая «физиономия». В ней сочетаются несочетаемые на первый взгляд черты: аристократический стереотип поведения и демократическое социально-политическое мировоззрение. Как атрибутировать ее?
Последователи «исторической» школы склонны были видеть в простонародности происхождения и суждений богатырей-дружинников искажение, которое было привнесено в эпос в результате долгого его бытования в «низах».
Но может быть предложено и другое объяснение.
Во-первых, никаких искажений нет. То, что современному человеку кажется аристократическим способом поведения, есть реликт особой ментальности, корнями уходящей в эпоху военной демократии. В рамках нее сложился особый «кодекс чести» свободного человека-общинника, воина, носящего оружие. Связанный с этой ментальностыо поведенческий стереотип, будучи законсервирован в аристократической среде, на протяжении всей истории культивировавшей воинские идеалы, дошел до нас под видом «рыцарского» или дворянского. Это и стало причиной путаницы.
Во-вторых, наиболее органично эпический богатырь вписывается в дофеодальную эпоху, когда народ был в подавляющем большинстве свободным и вооружение его было всеобщим, а описанный выше тип сознания имел широкое распространение. То есть к X–XIII векам, когда каждый полноправный общинник, «людин», активно участвовал в военных операциях. По словам В. И. Сергеевича, «в состав обязательного народного ополчения входили все слои населения начиная с лучших людей и бояр и заканчивая худшими и смердами». Городские ополченцы, «вой», те же «люди», «кыяне», «новогородци», «суждальцы», ни оружием, ни приемами ведения боя значительно от дружинников не отличались. Не имелось также четких социальных границ. Как показал И. Я. Фроянов, дружина не противостояла народным массам. В низшей своей части она могла пополняться из простонародья. В дружинниках, как и в богатырях, видели «своих». Таким образом, становятся ясны временные и социальные координаты интересующего нас общественно-психологического типа. Он был рожден гражданской жизнью городовой волости, требовавшей от каждого свободного общинника военных навыков и открывавшей простор социальной активности.
В-третьих, проблему нельзя считать разрешенной, пока не объяснено, как древняя ментальность сохранилась до наших дней. Механизм, обеспечивший хорошую сохранность, видится следующий: Р. С. Липец в своих исследованиях восстанавливала бытовые реалии в эпосе. Она использовала «общие места», устойчивые фрагменты повествования, на которых не сосредотачивалось внимание сказителя, что «способствовало механической консервации их содержания» [Липец. 1969, 12]. По-видимому, существование эпической традиции поддерживал еще один «консервирующий» фактор: это жившие в народе представления о том, как все должно происходить в былине (в отличие, например, от сказки), своеобразные «правила игры», которыми вынужден был руководствоваться сказитель, чтобы угодить слушателям. Специфика былинного эпоса такова, что певец помнит не текст песни, а общий сюжет и обладает техникой передачи его особым языком — своеобразными штампами эпической речи [Азбелев. 1982]. Как известно, язык есть структура, моделирующая сознание. Благодаря этим штампам выдерживался эпический стиль, а принципы их употребления, парадигматика — это те самые «правила игры». Ими подсознательно руководствовался сказитель. Они-то суть не что иное, как сохранившийся в эпосе древний стереотип мышления.
Народ в былинах вспоминает прежде всего о себе. Рассказ о княжеских богатырях-дружинниках, рыцарях Святой Руси, воспринимается как информация не о предках господствующего класса, а о корнях народа в целом. Это не следствие искажений, а исконный, немного, быть может, видоизмененный социально-психологический портрет основной части древнерусского общества — «людей», полноправных общинников, из которых и формировалась дружина — богатырское братство. Он сохранен народной памятью как воспоминание о свободном и благородном прошлом.
Глава 3
«ТОГО Ж ДНИ И НА КОНЬ ЕГО ВСАДИ»
Воспитание воина
Подготовка воина начиналась с детства, которое, надо заметить, в Древней Руси было гораздо короче современного. В пятнадцать-шестнадцать лет мужчина уже считался взрослым, женился и начинал самостоятельную жизнь. Юный землепашец мог обзавестись своим хозяйством, юный ремесленник — своей мастерской, боярский сын поступал в дружину, а юный князь получал первый свой город (небольшой, как правило, но все-таки).
До возраста совершеннолетия нужно было много успеть. Всем известно, что профессиональных спортсменов начинают готовить с самого раннего детства. Война — дело более серьезное. Поэтому в обществе, в котором каждый взрослый мужчина обязан был выходить на битву каждый год по нескольку раз против опаснейших противников — кочевников, литовцев, немцев, военная подготовка начиналась с самого раннего детства.
В «Слове о полку Игореве» князь Всеволод Трубчевский, называемый в «Слове» Буй-Туром, говорит Игорю, характеризуя свою дружину, что ратному делу они были посвящены с самого раннего детства:
«А мои куряне — сведомы кмети (бывалые воины. — Авт.): под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены; пути ими исхожены, овраги ведомы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли наострены; сами скачут, как серые волки в поле, себе ища чести, а князю славы».
Первым рубежом, который отмечал взросление мальчика и его переход из состояния младенца в состояние ребенка, наступал в два-три года. Этот возраст в княжеской среде был отмечен обычаем пострига. О княжеских постригах неоднократно упоминается в летописи. Сообщением об этом обряде открывается, например, летописная статья 1194 года:
«Были постриги у благоверного и христолюбивого князя Всеволода, сына Георгиева, сыну его Ярославу месяца апреля в 27 день, на память святого Семеона, сродника Господня, при блаженном епископе Иоанне, и была радость великая в граде Владимире».
Важность проводимого мероприятия подчеркивает стереотипная фраза о «радости» в городе, где проходит постриг. По мнению знаменитого этнографа и фольклориста Д. К. Зеленина, обычай пострига бытовал не только у князей, но и во всех социальных слоях, об этом косвенно свидетельствует существование его в XIX веке у орловских крестьян, которые через год после рождения мальчика совершали так называемые «застрижки».
