Иногда обряд пострига мог совпадать с другим, не менее важным обрядом — посажением на коня:
«Были постриги у великого князя Всеволода, сына Георгиева, внука Владимира Мономаха, сыну его Георгию в граде Суздале; в тот же день и на коня его посадили, и была радость великая в граде Суздале» (1192 год).
Можно предположить, что обычай посажения на коня мог быть распространен не только в роду Рюриковичей, но и во всей военно-дружинной среде, поскольку тесная связь, существовавшая между вождем-князем и его боевыми товарищами, скорее всего распространялась и на бытовой уклад, включавший в себя обычный набор ритуалов взросления будущего воина.
Сугубая важность символики восседания на коне юного князя видна из рассказа о походе княгини Ольги с сыном на древлян в 946 году. Битва начинается с того, что сидящий на коне маленький Святослав «суну» в направлении вражеского войска копьем. Копье, брошенное слабой детской рукой, летит недалеко — пролетев сквозь конские уши, оно падает к ногам. Но даже этот не слишком удачный бросок был истолкован воеводами, которые, очевидно, и были настоящими руководителями битвы, как добрый знак и сигнал к началу сражения: «Князь оуже почалъ, потягнете, дружина, по князе!» При этом интересно, что среди неоднократных упоминаний о княжеских постригах сообщение о «посажении на коня» встречается только один раз. Причина такого положения могла быть в следующем. Изначально и постриг, и посажение на коня имели характер военно-возрастной инициации с посвящением отрока в воины, то есть восходили к глубокой языческой древности. Затем в сознании монаха-летописца произошла контаминация: обряд пострига (не имеющего отношения ни к крещению, ни к принятию монашества), языческий по сути, но близкий православной обрядности по форме, стал восприниматься как вполне «благопристойный», а для посажения на коня в христианской обрядности места не нашлось — слишком явственно выпадала его общая социально-психологическая окраска из общей стилистики православного мировосприятия. Поэтому автор летописи не стремился акцентировать внимание на «посажении», ограничиваясь упоминанием «пострига». Ритуальная стрижка волос и посажение на коня могли быть реликтами древнего обычая инициации, ко времени Киевской Руси уже утратившими первоначальный смысл. Похожий обычай существовал и у древних германцев. К эпохе Средневековья он трансформировался в ритуал посвящения в рыцари. Можно предположить, что на Руси первоначальная ситуация была сходна с германской, но дальнейшее развитие пошло в другом направлении. Если в среде европейского рыцарства стрижка и передача оружия стали символом достижения воином зрелого состояния (а значит, первоначальный смысл этого действа был сохранен в большей степени), то на Руси обряд стал знаменовать только начало становления воина. Он проводился как некий «аванс», как напоминание, что маленький князь — все-таки тоже князь и воин. Этот обычай был очень важен, поскольку создавал у юного славянина соответствующий настрой и ценностную ориентацию. Ведь если настойчиво воспитывать сына музыкантом, шанс вырастить именно музыканта возрастает многократно, если воспитывать хоккеиста, почти наверняка вырастет хоккеист. Воинское искусство — не исключение.
С раннего детства мальчишки привыкали к оружию. Среди археологических материалов часты находки детских деревянных мечей. Например, в Старой Ладоге найден деревянный меч длиной около 60 см и шириной рукояти около 5–6 см, что соответствует ширине ладони ребенка в возрасте 6–10 лет. Обычно форма деревянного меча соответствовала форме настоящего оружия данной эпохи. Формы наверший игрушечных деревянных мечей служат датирующим признаком точно так же, как формы наверший настоящих. Думается, широкое распространение меча как детской игрушки может служить косвенным доказательством распространенности и настоящих мечей среди широких масс свободных общинников в Древней Руси. Играя, мальчик набирался опыта владения оружием, который обязательно пригождался ему во взрослой жизни. Нужно обратить внимание читателя на принципиальную разницу игры с современным игрушечным пластмассовым автоматом и деревянным мечом. От первого пользы почти нет, пригодного в современном бою навыка с ним не обретешь. С настоящим он схож лишь по форме, но не функционально. Деревянным же мечом можно биться как настоящим. Он необходим для безопасного обучения приемам, для развития физической силы (ведь клинок, сделанный из дуба, по весу сравним с настоящим — древесина не такая плотная, как металл, но деревянный меч гораздо толще стального) и ловкости.
Помимо мечей в набор игрушечного вооружения будущего воина входили деревянные копья, кинжалы, лук со стрелами и лошадка, сделанная из палки с концом в виде головы коня, во рту которого — отверстия для поводьев. Были также маленькие лошадки-каталки на колесиках, лодочки из коры или дерева и пр. Кроме игрушек, сделанных как уменьшенные копии «взрослых» предметов, были игрушки, предназначенные не для ролевых игр, а для развлечения, в котором, однако, развивались ловкость и координация движений. К таким относились волчки-кубари, которые полагалось вращать, поддерживая кнутиком, вертушки, разных размеров мячи, санки и пр.
Дети знати с самого раннего детства получали настоящее оружие. Выше мы видели, что маленький Святослав выступает в битву с настоящим копьем. Юный (12-летний) норвежский конунг Олаф Трюггвассон расхаживал по Новгороду, где он скрывался от политических противников, с топориком, которым и потом, во взрослой уже жизни, владел мастерски.
«Однажды Олав сын Трюггви был на рынке. Там было очень много народу. Тут он узнал Клер кона, который убил его воспитателя Торольва Вшивая Борода. У Олава был в руке топорик, и он ударил им Клеркона по голове так, что топорик врезался в мозг».
Другой подобный случай находим мы в саге о Магнусе Добром, который тоже провел детство на Руси, при дворе князя Ярослава Мудрого.
«Часто забавлялся он в палате конунга и был с самого начала искусен во многих играх и упражнениях. Он ходил на руках по столам с большим проворством и показывал в этом большое совершенство, и было много таких людей, которым нравилось, что он так рано развился. Один дружинник, довольно пожилой, невзлюбил его, и однажды, когда мальчик шел по столам и подошел к тому дружиннику, то подставил тот ему руку и свалил его со стола и заявил, что не хочет его присутствия. Люди судили об этом по-разному: некоторые выступали за мальчика, а некоторые — за дружинника. И в тот же самый вечер, когда конунг ушел спать, мальчик был снова в палате, и когда дружинники еще сидели там и пили, тогда подошел Магнус к тому дружиннику и держал в руке маленький топор, и нанес он дружиннику смертельный удар. Некоторые его товарищи хотели тотчас взять мальчика и убить его и так отомстить за того дружинника, а некоторые воспротивились и хотели испытать, как сильно конунг любит его. Тогда встает один человек и берет мальчика на руки и бежит с ним в то помещение, в котором спал конунг, и бросает его в постель к конунгу и сказал: «Получше стереги своего дурня в другой раз». Конунг отвечает: «Часто вы выбираете для него неподходящие слова или он что-то теперь для этого сделал?» Дружинник отвечает: «Теперь он для этого сделал достаточно, — говорит он, — убил вашего дружинника». Конунг спросил, при каких обстоятельствах это случилось. И он говорит ему. Тогда произнес конунг: «Королевская работа, приемыш, — говорит он и рассмеялся. — Я заплачу за тебя виру». Затем договаривается конунг с родичами убитого и тотчас выплачивает виру. А Магнус находится в дружине конунга и воспитывается с большой любовью, и был он тем больше любим, чем старше и разумнее он становился».
