На дубовом, изъеденном химикатами столе горела свеча. Алхимик возился с какой-то вязкой субстанцией, что-то невнятно бормотал. Он изготавливал «сулеймановы печати», дабы прочно закупорить сосуды. Справившись со своей задачей, он трижды ударил по печати на горлышке бутыли и произнес какие-то слова на древнееврейском языке…
Жидкость в сосуде приобрела голубой цвет и как будто закипела. Парацельс проделал то же самое со второй бутылью, и жидкость в ней окрасилась кровью.
Глория внимательно прислушивалась, но не сумела разобрать слов. Внутри бутылей образовались пузырьки, которые превратились в… почти человеческие лица. Красное было отвратительным, а синее — ангельски прелестным.
Глория ахнула и отшатнулась. Алхимик повернулся в ее сторону, вглядываясь в густую темень в углу лаборатории. По ее позвоночнику пробежал холодок.
«Ты не можешь меня видеть, — мысленно твердила она. — Не можешь!»
— Как ты проникла сюда? — осведомился Парацельс.
— Не знаю…
— Чистосердечный ответ, — усмехнулся он.
Глория была разочарована его более чем обыкновенной внешностью. Упитанный, с круглым лицом, в красном колпаке и темной рабочей блузе. Так мог бы выглядеть лавочник, а не великий маг.
Парацельс отвернулся и, как ни в чем не бывало, продолжил свои опыты. Среди разных веществ и снадобий на его столе Глория заметила склянку с бурой жидкостью. Кровь?
— Каждую неделю мне необходим глоток свежей крови, — сидя к ней спиной, заявил алхимик. — Не для себя, как ты понимаешь.
Он взял в руки серебряную коробочку и пинцетом достал оттуда розовый шарик, видом и цветом похожий на жемчужину.
— Это их еда…
Глория молча кивнула, хотя Парацельса, по-видимому, не интересовала ее реакция.
— Они растут медленнее, чем хотелось бы…
Он словно беседовал сам с собой, игнорируя ее присутствие и одновременно давая ей пищу для размышлений. Он, несомненно, чувствовал напряжение Глории, но не подавал виду, что встревожен.
— Не обольщайся, — бросил он, разглядывая «жемчужину» в колеблющемся свете свечи. — Моя тревога не связана с тобой. Я ощущаю приближение смерти…
Парацельс боялся не успеть окончить свой фундаментальный труд.
— Я много написал о духах… но не успел завершить точную процедуру сотворения живого существа… из неживой материи…
В углу, где стояла Глория, зашевелилось нечто подобное дымному облаку, в недрах которого блистали два тусклых огонька. От облака веяло жутью.
Раздался громкий стук, и картина лаборатории исчезла вместе с хозяином. Что-то промелькнуло в воздухе, спряталось за бюстом Пифагора. Глория очнулась.
На пороге мастерской топтался Санта с недовольной миной.
— К вам телохранитель пожаловал. Говорит, у него срочное дело!..
Глава 15
Москва
Маша легла спать под утро и поставила телефон на беззвучный режим, чтобы ее не будили. Проснувшись в полдень, она вымыла голову и, мурлыча себе под нос незатейливую песенку, готовила завтрак. Овсянка, тосты и сыр. Вместо кофе — апельсиновый сок.
После ночной «прогулки» она чувствовала себя разбитой. Идти сегодня в студию или нет? Маша заглянула в блокнот — на два часа у нее назначена одна фотосессия, на четыре — вторая. Надо собираться.
Маша Рамирес работала фотографом. У нее была своя студия неподалеку от дома. Помещение она арендовала, а деньги на оборудование и аппаратуру ей дал отец. Они с матерью давно развелись. Отец жил в Барселоне. Маша дважды ездила к нему в гости, познакомилась с его новой женой. Дочь и мачеха не понравились друг другу. Впрочем, Маша не умела ладить с женщинами по двум причинам: из-за своей потрясающей красоты и дурного характера.
Она глотала кислый сок, думая о Шестакове. Почему он не звонит? Может, позвонить самой?
Ожидание звонка изматывало ее. Она то корила себя за нерешительность, то обвиняла в навязчивости. В конце концов, Маша звонила первой и потом страдала. Ради доктора она усмиряла свой гордый нрав, но это ранило ее. Чтобы не мучиться, она возвела собственное унижение в ранг достоинства.
Знакомство с Эрной и ее приворотной магией вернуло Маше былую уверенность в себе. Теперь она справится с любыми преградами на пути к сердцу Шестакова.
Почему же он не звонит? Изнывая от нетерпения, она взяла смартфон и увидела пропущенный звонок от доктора. Маша не слышала сигнала из-за того, что отключила звук.
— Подействовало! — ликовала она. — Спасибо, Эрна! Я у тебя в долгу…
У нее дрожали руки от возбуждения. Подействовало! Еще бы! За такие деньги Шестаков должен приползти и валяться у нее в ногах!
— Алло…
— Маша! Мою жену убили!
— Что?
— Мою жену убили! Тамару… Она мертва!
У Маши подкосились ноги, и она чуть не села мимо стула.
— Ты меня слышишь?
— Д-да… Убили?..
— Вчера Тамара не вернулась домой. В общем… утром я нашел ее в морге.
— Это что… шутка?
— По-твоему, я идиот? — вызверился он. — Конченый придурок?
— Нет, но…
— Не вздумай проболтаться о наших поездках в Прокудинку. К тебе могут явиться из полиции.
— Ко мне?!
— Не строй из себя невинную овечку. Ты моя любовница… стало быть, могла желать моей жене смерти. Могла?
— Ну…
— Могла! — рубанул Шестаков. — Случайно не ты ее убила? У тебя есть мотив, дорогая.
— Я… нет…
Его слова доходили до Маши будто сквозь туман. Она что-то отвечала непослушными губами. Шестаков не слушал, перебивал, твердил свое:
— Ни в коем случае не упоминай Прокудинку и мой дачный дом, поняла?
— Егор…
— Ты поняла, что я тебе сказал?!
— А если меня спросят… ну… про нас с тобой…
— Можешь не отпираться. Некоторые пациентки догадываются, что мы любовники. Надо было вести себя поскромнее.
— Я ничего не делала… — пролепетала Маша.
— Кстати, как твои вчерашние гости?
— Какие гости?
— Я так и предполагал, — заявил доктор. — Ты солгала мне! Никаких гостей ты вчера не принимала. А жаль… они могли бы составить тебе алиби.
Слово «алиби» резануло Маше слух.
— Ты… меня подозреваешь? — ужаснулась она. — Думаешь, это я…
— Моя злобная ревнивая кошечка, — с сарказмом процедил Шестаков. — У тебя горячая кровь. Разве не ты клялась мне, что готова на все ради любви?
