— Раз такая плаксивая, пусть идет пироги печь, там реветь некогда.
— Да будет тебе, Васильевич. Без молодежи нельзя, она для нас как допинг.
— Мне допинг не нужен.
— Ну ладно. На Островского убийство, труп в машине нашли с огнестрельным. Группа уже там, пошли кого-нибудь из следователей.
Владимир Васильевич вызвал секретаршу:
— Платона ко мне.
— Он еще не пришел, — промяукала под нос она. — Наверное, с Никой по убийствам работают.
— Не пришел?! — прогремел зам. — Обоих нет?! Скажи им, что прежде они обязаны являться на работу! Поняла? Кто из следователей на месте?
— Никого. Алдонина по самоубийству работает, Степанян по коррупции, по текущим…
Она из кожи вон лезла, показывая, что недаром заняла стул секретарши, но Владимир Васильевич ее прервал:
— Мне достаточно слова «никого». Сам поеду. Иди.
Он посидел некоторое время, думая, что надо взять с собой. Достал из стола папку, положил туда чистые листы, авторучку… Звонок.
— Здравствуйте, Владимир Васильевич, это мать Ники…
— Добрый день, Ольга Ивановна.
— Извините, что беспокою, но… Ника вчера звонила, сказала, что задерживается на работе… а потом не пришла. Я… мы с отцом звоним ей на сотовый, но она не отвечает.
— Простите, я не понял: что случилось?
— Она не пришла домой. Я хотела бы знать… мы хотели бы… Она на месте? То есть на работе? Только не говорите ей, что я звонила, Ника рассердится.
Во дает! Он что — нянька в ясельной группе? Или обязан следить, к кому в постель детки-позвоночники прыгают?
— Не волнуйтесь вы так, Ольга Ивановна. У нее и Платона пять убийств, тут уж, извините, работать сутками приходится.
— Я все понимаю, но она же не звонила больше. Ника никогда так не поступала…
— Хорошо, я скажу, когда увижу ее, чтобы позвонила. Но не сейчас, я уезжаю.
— Так с ней все в порядке?
— Естественно.
Извинившись еще раз десять, она положила трубку, он в сердцах скрипнул зубами и направился к выходу, бурча:
— Бездари. Развратники. Разгильдяи. Бардак.
На место прибыл и разозлился еще больше. Толпа вокруг автомобиля из старух, детей и алкашей. К счастью, рабочий день, а то бы как на футболе было. Завидев Владимира Васильевича, один из оперативников крикнул:
— Граждане, посторонитесь!
— Труп где? — спросил зам, подойдя к нему.
— За рулем. Представляете, с шести утра выходили из домов люди, а труп заметили часов в девять. Женщина вывела мальчика на детскую площадку…
Не дослушав, Владимир Васильевич подошел к раскрытой дверце автомобиля, заглянул внутрь. Труп как труп, с дыркой в животе.
— Личность убитого установили? — спросил он.
— Кривун, — сказал Сократ Викентьевич. — Мы нашли бумажник с документами и деньгами, значит, это не ограбление.
— Это кличка или фамилия?
— Фамилия. А зовут его Кир Макарович. Жена подтвердила, что данный гражданин является ее мужем и не ночевал дома.
— Потому что ночевал в автомобиле, — сказал Семен Семенович. — Примерно с часу ночи он здесь устроился.
— Резиновых гадюк не находили?
— На этот раз нет, — ответил Семен Семенович. — Вскроем, посмотрим, может, он ее проглотил.
— Вам бы все шутить, — вздохнул Владимир Васильевич и выпрямился. — А что он здесь делал ночью?
Его услышала бабуля, сделала шаг вперед, затараторила на высоких нотах:
— Он к Болячке захаживает. Я в одном с ней подъезде живу, частенько его видела, как к ней заходил. И не с пустыми руками, пакеты пер, аж сгибался под тяжестью.
— Кто такая Болячка? Чем занимается?
— Оксанка? Болякина ее фамилия. А занимается… вот таких сморчков обдирает. Квартиру-то он ей купил и машину купил. Год назад она у нас поселилась, а он раза три в неделю к ней забегал. Вот скажите, чего захаживать к молодой корове мужику вдвое старше, да к тому ж с такой противной рожей? Видно же, что женатый, а она с ним…
— В какой квартире живет Болякина?
— В сорок первой.
Владимир Васильевич еще послушал соседей по дому, потом пошел к Болякиной, которая ему не открыла, значит, ее не было дома. Ну, хоть это убийство не из серии змеелова.
Она сладко потянулась, повернулась на бок и посмотрела на точеный профиль Мартына. Красивый мужчина. И основательный, не мельтешит, не суетится, неглуп. Да, он тот шанс, который позволит расстаться с ее занятием. Главное в жизни — сделать правильный выбор, Клара его сделала, теперь надо подвести и Мартына к правильному выбору. А времени разводить антимонии нет. Вспомнив о времени, она тихонько встала, приняла душ, накрасилась, причесалась и начала готовить завтрак, думая о себе.
За свои тридцать два Клара много сделала подлостей, она отнюдь не была женщиной строгих правил и прекрасно отдавала себе отчет, кто она есть. Существует общепринятое мнение, будто когда ты умеешь соотнести свои поступки с нормами морали, дать им правильную оценку, но при этом делаешь выбор, противоположный нормам, то ты находишься не в ладу с собой. Проще говоря, твоя совесть мешает тебе жить. А у Клары был полный лад между высокими материями и низменными. Ну, не дал ей бог уникальных талантов, которые принесли бы удовлетворение как материальное, так и духовное, а жить хочется достойно. Некоторым везет — достойную жизнь им обеспечивают мужчины, однако у Клары и тут получилось мимо, на всех не хватает денежных мешков, не хватило и ей. Так что же, прозябать? Она оправдывала свое отношение к жизни примерно так: это временное положение, наступят благоприятные условия, она сбросит шкуру, наденет другую, станет добропорядочной женой и матерью. Но кто ж позволит ей уйти на пенсию раньше времени? Кстати, пенсии в данной сфере деятельности не предусмотрены, не предусмотрены тихие уголки, мужья с женами, дети. Предусмотрена лишь дисциплина с подчинением. Есть одно «но». Ну, от мужа Клара скроет род своей деятельности, а как быть с теми, кто стоит над ней? Просто так, бескровно — выражаясь фигурально, от них не уйдешь. Но Клара верила, что ей удастся выпутаться, и глубоко внутри хранила свои планы, не доверяя их никому.
— А, черт!
Мясо пригорело. Клара соскребла со сковородки жаркое в мусорное ведро, и в это время вошел Мартын:
— Доброе утро. Откуда дым?
— День начался неудачно — завтрак подгорел, — беспечным голосом сказала она. — Иди в душ, я быстро приготовлю.
— Не суетись. Я выпью кофе и пойду, мне сегодня пораньше надо. — Он уселся на стул, поблагодарил за чашку, которую поставила перед ним Клара. — Когда ты вырвешься и мы проветримся у моря?
