— Кирюша — это его жена?
— Ага, Кира. Знаешь, я написал с нее Юдифь с головой Олоферна. Она держит голову в руках, а голова Колькина. Может, это я вызвал убийство, стронул какие-то силы или даже сам убил… мысль такая у меня была. Он ее бил, считал, что она порченая. У них первый ребенок родился больной и умер через три месяца, а второй — ему два года — тоже не слава богу. Он обвинял Кирюшу и хотел сдать мальчика в психбольницу. Она очень переживала — теперь успокоится. А ты свои страхи брось, чего теперь бояться. Ты же не веришь в привидения? Даже если он и придет, то не к тебе — ему сначала надо поквитаться с убийцей, поняла? Уж скорее ко мне. — Он хмыкнул.
Татьяна молчала, обдумывала слова Игоря. Потом сказала:
— А если это я… его?
— Ты? Ты убила Кольку? — недоверчиво переспросил Игорь.
— Я не знаю! Иногда мне кажется, что это я. Он мне снится, я просыпаюсь и…
— Менты с тобой говорили?
— Нет! Я сама подошла к одному, заметила, что он ходит за мной, и рассказала. Понимаешь, я не могла больше…
— Ты добровольно рассказала менту, что убила Плотникова?
— Да!
— А он что?
— Не знаю! Я его больше не видела.
— Что-то тут не так… У меня были раз пять, я у них подозреваемый номер один. А ты пришла с повинной, можно сказать, и ничего? Так ты Кольку убила или не убивала?
Татьяна не ответила. Наступила тишина. День перевалил за свою половину, ветерок легко шевелил кружевные гардины.
— Я не знаю, — сказала она наконец.
— Если б убила, знала бы, — заметил Игорь рассудительно. — Его зарезали — это знаешь с какой силой нужно ударить? Так что забудь.
— А кто такая эта… Юдифь с головой? — спросила Татьяна.
— С головой Олоферна. Это из Библии. Олоферн был древним ассирийским военачальником, осадил один город… вроде твоего Городища, а Юдифь, чтобы спасти город, отрезала ему голову. То есть сначала его соблазнила, а потом отрезала. Очень поучительная история: не зли женщину, а то останешься без головы. Я всегда считал, что любая женщина — это Юдифь, и она в конце концов отрезает любовнику голову. Вот так. В натуре или фигурально. В смысле, что из-за женщины мы совершаем дурацкие поступки. И еще она спасительница и защитница.
Они снова помолчали, и Игорь вдруг спросил:
— У тебя есть ключ от балкона?
— Где-то был, а что?
— Ты бы закрыла, а? Зачем тебе лишние неприятности? Тем более Плотников мой брат. Два брата подряд… не хотелось бы.
— Закрыть балкон? Зачем? — не поняла Татьяна.
— На всякий случай. Понимаешь, меня иногда тянет… как бы тебе это объяснить… свести счеты и посмотреть, что на той стороне.
Он смотрел на нее своими сумасшедшими глазами цвета светлого пива или меда и улыбался, и Татьяна почувствовала, как по ее позвоночнику пробежал сквознячок — улыбка художника и добродушный тон не вязались с его жутковатыми словами.
— Ты… серьезно? — пролепетала она.
— А то! У меня генетика такая, семейное проклятье. Ладно, не бери в голову, я буду держаться от него подальше. Я пошутил.
— Ты не хочешь жить?
— Бывает. Ты ведь тоже не хочешь!
— Я? Я хочу!
— А откуда твои страхи? Тебя ведь трясет от ужаса, ты и меня пустила, потому что тебе страшно. Если тебя не остановить, ты в один прекрасный день запросто шагнешь с перил.
— Это грех, — твердо сказала Татьяна.
— Конечно. Все грех, и все мы грешники. Хочешь, напишу тебя? В венке, в красных бусах, в холщовой вышитой рубашке — ты сидишь на срубе сухого колодца, волосы распущены, а рядом белый волк-ярчук. У тебя потрясающие глаза! Это же офигеть, какие глаза! Не то темно-серые, не то синие, а иногда лиловые… нет, фиалковые! А еще у тебя не ноги, а копытца. Хочешь? В виде дриады или мавки. Кстати, я вспомнил, что такое ярчук. Это не порода. Это даже не пес — это языческое существо в виде пса, которое отпугивает ведьм. В странное, однако, местечко ты забрела.
Он смотрел на нее в упор. Татьяне показалось, художник слегка косит, и от этого что-то диковатое чудилось в его облике, ноздри крупного носа трепетали, и на виске билась темная жилка. Она сглотнула, ей стало не по себе.
— С копытцами? — произнесла она неуверенно, смутилась и вспыхнула, не зная, шутит он или серьезен, не умея подхватить странный разговор, чувствуя себя тяжеловесной и неуклюжей. Ей чудился скрытый смысл в его словах, от которых сладко ныло в груди, и она не могла заставить себя заглянуть ему в глаза…
— С копытцами. Я уверен, что в твоем языческом Городище водится и не такое, там полно всякой древней нечисти.
— Я не видела, честное слово, — растерянно пробормотала Татьяна.
Игорь рассмеялся, запрокинув голову — она увидела его тонкую беззащитную шею, острый кадык.
— Ты ее любишь? — вдруг спросила Татьяна, сжимаясь от непонятной тоски.
— Киру? — Игорь задумался. — Не знаю, — сказал он наконец. — Жалею — да. Я даже предлагал ей уйти от Кольки ко мне, но она, к счастью, отказалась. Володечку жалею…
— Почему к счастью?
— Какой из меня муж? Денег нет, беден, как церковная крыса, работник я фиговый, картины никто не покупает… кроме китайцев, да и то им не столько картины нужны, сколько память об убийстве и то, что я брат жертвы. Сувенир. Однажды Колька, по просьбе Кирюши, пристроил меня к себе в офис, я выдержал полтора дня и сбежал — лучше с голоду подохнуть! Такая я подлая скотина. Так что гони меня, пока не поздно, поняла? Пока не поздно.
Игорь, улыбаясь, смотрел на нее, и она опять подумала, что у него клыки как у вампира. И почувствовала, что краснеет — бурно, жарко, неудержимо. Игорь вдруг схватил ее за плечо, притянул к себе и поцеловал…
Глава 34. Момент истины
О, любовь, ты светла и крылата,
но я в блеске твоем не забыл,
что в пруду неизвестном когда-то
я простым головастиком был.
В. Набоков.
«О, любовь, ты светла и крылата…»
В больнице Шибаев узнал, что Ильинскую перевели из реанимации в травматологию и теперь ее можно навестить. Ему выдали короткий белый халат и бахилы и рассказали, как найти нужную палату. Ему пришлось переспрашивать, так как было не под силу разобраться в больничных лабиринтах.
Он негромко постучал, не получив ответа, отворил дверь. Жанна дремала. На тумбочке рядом с кроватью в вазе стояли высокие синие цветы. Она была в палате одна. Шибаев осторожно присел на край стула у кровати, положил себе на колени букет бело-розовых цветов, названия которых не запомнил. Он смотрел на бледное заострившееся лицо Жанны, синяки под глазами, руку, лежащую на груди… на среднем пальце — колечко с зеленым камешком — и чувствовал ком в горле. Ему хотелось откашляться, но он боялся потревожить ее. В ней сейчас не осталось ничего от той высокомерной и самоуверенной Жанны, которую он знал. Она вдруг открыла глаза…
