На стеклянном столике, на белой салфетке, раскинув черные крылья, лежала птица, огромная, некрасивая.
Мертвая.
Жанна сделала глубокий вдох, чтобы не закричать. И выдохнула. Закрыла глаза. Открыла. Птица никуда не исчезла.
Из раззявленного клюва ее выглядывал клок бумаги.
Наверное, ничего не следовало трогать, и в ином случае Жанна в жизни не прикоснулась бы к дохлой птице, но сейчас она не могла отвести взгляда от этой бумаги. И руку протянула, зацепила за уголок, стараясь не прикоснуться к птице. Трубочка выскользнула, развернулась. Белый лист и крупные фиолетовые буквы:
«Убирайся. А то пожалеешь».
После отъезда Жанны жизнь в замке Машекуль вернулась в прежнее свое полусонное русло. Пожалуй, помимо самого Жиля, никто не ощутил перемен.
Разве что старик.
Теперь он почти все свободное время проводил рядом с Жилем, самолично занявшись его воспитанием. Дед был…
Требователен?
Пожалуй.
Он пребывал в некой странной уверенности, что Жиль должен знать едва ли не все.
Греческий.
Латынь, будто Жиль церковник какой… итальянский, английский… письмо и чтение… манускрипты, которые дед приносил и уносил, давал в руки под строгим присмотром, и Жиль крепко подозревал, что не все из этих самых манускриптов были разрешенными.
Нет, он, конечно, не подозревал деда в чернокнижии, но… неожиданно тот оказался хорошим рассказчиком. Это Жиль понял уже позже, когда нашел в себе силы примириться и с этакими переменами в собственной жизни, и с исчезновением Жанны.
О ней дед заговорил лишь однажды.
— Эта девчонка меченая, — произнес он, раздраженно стукнув тростью по полу. Осень стояла сырая и дождливая, как то в принципе полагается осени. И по замку Машекуль гуляли сквозняки. От них и еще от сырости дедовы кости начинали болеть.
— Кем меченная?
Жиль с преогромным удовольствием отложил Священное Писание, которое, в отличие от иных дедовых манускриптов, было удручающе скучным.
— А вот тут, дорогой, так сразу и не скажешь…
— Она ангелов слышит.
— И Светоносный был ангелом, — наставительно заметил дед, перекрестившись. Врага рода человеческого он никогда не именовал ни сатаной, ни дьяволом, полагая, что сии имена ему вовсе не по вкусу, а потому с легкостью привлекут внимание иных, запретных сил. — Запомни, Жиль, они хитры… они играют в собственную игру, в которой человек и душа человеческая — это монетка…
— Но отец…
— Твой святоша не способен думать, — дед постучал пальцем по лбу. — Большинство из них выучат десяток псалмов наизусть и мнят себя просветленными. Нет, не в том истинное просветление, чтоб латинские слова тарабанить, в смысл не вникая… Путь познания опасен.
Жиль молчал, глядя на деда, всецело погруженного в собственные мысли. Тот выглядел старым, больным.
…А говорят, что он в своей башне целую алхимическую лабораторию обустроил и проводит там всякие богопротивные опыты. И врут, конечно, потому как ежели бы правдой сие было, разве бы стал молчать замковый капеллан?
Или стал бы? Он толст и немолод, трусоват. Горазд обличать грехи с амвона, но вовсе не желает ввязаться в настоящую битву со злом. Он и с собственными-то грехами чревоугодия и винопития сразиться не способен.
Откуда взялись эти мысли? Жилевы, но какие-то чересчур уж серьезные.
— Человеку свойственно искать. Одни ищут богатства, другие — власти, третьи — знания. И этот путь, Жиль, более опасен, нежели любой иной. — Дед присел в кресло. Обитое красным бархатом, тяжелое, оно было чересчур велико для деда.
— А ты… ты тоже искал знания?
— Искал, — дед склонил голову. — И ищу. И терзаюсь сомнениями… глядя на тебя.
— На меня?
В этот миг Жиль осознал, что вовсе не знает этого человека.
— Мне хочется, чтобы ты продолжил мои изыскания, — признался дед. — И в то же время меня страшит то, куда этот путь способен привести. Но любой выбор следует делать с открытыми глазами…
Он замолчал и долго сидел, уставившись на собственные руки, которые были грубыми и темными, руками скорее воина, нежели ученого.
— Знание и вера, — наконец произнес дед. — Всегда или знание… или вера… Вера слепа. Вера ревнива. Твоя подружка верит, будто слышит голоса ангелов. Быть может, оно и так… Быть может, мне в моей грешной жизни случилось встретить истинную святую… только вот я слишком стар, чтобы не бояться чуда.
— Почему чудес надобно бояться?
— Хороший вопрос, Жиль. — Дед потер массивную переносицу, на которой белел старый шрам. — Чудеса укрепляют веру. А вера лишает человека даже не знания — познания. Она всецело подчиняет тому, во что он верит… в кого он верит… Абсолютная вера сродни абсолютному рабству.
Дед потер колено.
— Раб не способен мыслить. У него нет ни морали, ни права на нее. Раб делает то, что приказывает ему хозяин…
Это прозвучало страшно.
— Но разве Церковь не учит нас верить…
— В Господа? Или в Церковь? — кривовато усмехнулся дед. — Господь не требует многого… в отличие от Церкви, которая одну веру прикрывает иной.
Жиль не знал, что ответить, но ответа от него и не ждали.
— Нет, мальчик мой, вера хороша для подчинения… сервы верят, что власть от Бога, и терпят… верят, что после смерти за терпение это им воздастся. Они несут к дверям церкви не только молитвы, но яйца, гусей, мед и хлеб. Деньги, которые Господу точно без надобности, но простые люди верят, что должны платить Церкви за право молиться…
И дед прижал раскрытую ладонь к груди.
— Это опасные речи, Жиль…
— Я понимаю.
— Хорошо, что понимаешь. Церковь сильна. И власти имеет больше, нежели король… Король ныне власти вовсе не имеет, потому нам и приходится делать вид, что мы согласны верить по их правилам. И потому Церковь столь ненавидит всякое знание, объявляя его греховным, что человек мыслящий не будет мыслить лишь в их канонах… Вот так.
Все это было сложно и… интересно. Пожалуй, впервые дед говорил с Жилем как с равным.
— Жанна… верит?
— Именно, мальчик мой. Я не знаю, слышит ли она голоса ангелов. Или же ей кажется, что она их слышит. Но она верит в то, что ангелы говорят с ней… и верит, что каждое сказанное ими слово — истина. Сию истину она не станет подвергать сомнению. Более того, всякий, кто попытается это сделать, станет для Жанны врагом. Люди, которые живут лишь верой, боятся всего, что эту веру способно разрушить. А страх порой заставляет делать ужасные вещи… потому я и отослал ее. Понимаешь?
