Обеденный зал в клубе выглядел так, как ему и полагалось: пафосным дальше некуда. Зеленые ковры, тяжелые занавеси, похожие на домашний велюровый костюм, золотые скатерти на красном дереве, цветочные вазы, развешанные где попало, и ряды тарелок, бестолково расставленные на столах. Майрон помнил, как в детстве посещал здесь подготовительный класс, оформленный под спортивный клуб: с музыкальными автоматами, афишами, флажками, бейсбольным тренажером, баскетбольной корзиной, рисунками тринадцатилетних мальчишек, воображающих себя художниками, – тринадцатилетние мальчишки вообще самые противные и несносные создания на земле, если не считать киношных адвокатов, – и музыкальной группой, выступавшей на местных свадьбах, чей солист, упитанный паренек, дарил детям серебряные доллары в кожаных чехольчиках, на которых красовался телефонный номер этой самой группы.
Но все эти сценки и вспышки памяти были слишком короткими и поэтому чрезмерно упрощенными. Майрон и сам это осознавал. Его воспоминания о клубе всегда выглядели однобокими – насмешка вперемешку с ностальгией, – хотя он помнил и другие случаи, когда ребенком приходил на семейные обеды в сдвинутом набок пристегивающемся галстучке, и мать посылала его в святая святых: мужскую комнату, где над картами плыл сигаретный дым и его дедушка Поп-Поп, общепризнанный глава семьи, принимал его в свои крепкие объятия среди шума и гомона грубоватых соседей, облаченных в слишком яркие и слишком тесные рубашки поло, – соседей, которые не обращали на малыша внимания, потому что к ним приходили собственные внуки и тем самым одного за другим выбивали их из игры.
Эти люди, которых он так безжалостно критиковал, были первым поколением переселенцев, прибывших прямиком из России, Польши, Украины и других негостеприимных мест. В Новом Свете они оказались только потому, что им пришлось бежать – от нищеты, от прошлого, от собственного страха, – и это бегство завело их очень далеко. Под их пышными прическами и дорогими побрякушками скрывались бдительные стражи, настороженные и чуткие, всегда видевшие на горизонте угрозу нового погрома и готовые, как разъяренные медведицы, при первой же тревоге насмерть сражаться за своих детенышей.
Отец Майрона сидел посреди малого обеденного зала в желтом кресле из искусственной кожи и казался здесь не более уместным, чем муфтий на верблюде. Он не принадлежал к этой компании. Ни теперь, ни раньше. Отец не играл в теннис и в карты. Он не плавал в бассейне, не завтракал, не пил коктейли и не обсуждал ситуацию на бирже. Он пришел сюда в своем рабочем костюме: угольно-серых брюках, мокасинах и белоснежной рубашке поверх белой футболки. У него были темные глаза, смуглая кожа, и нос выдавался вперед, как дружески протянутая рука.
Удивительно, но отец никогда не состоял членом клуба. Зато его родители были в числе основателей, а если говорить о Поп-Попе – девяностодвухлетнем старце, погрузившемся в полурастительную жизнь после того, как его богатая биография разбилась о болезнь Альцгеймера, – не только были, но и оставались. Отец ненавидел это место, но приходил сюда из почтения к своему отцу. Вернее, иногда заглядывал. Считал это небольшой платой за уважение к родителям.
Заметив его, отец встал, медленнее, чем обычно, и Майрону вдруг бросилось в глаза, как помолодело общество. Отцу теперь было столько же, как тогда Поп-Попу, его черные волосы выцвели и стали тускло серыми, он выглядел почти стариком. Неприятное открытие.
– Эй, сюда! – крикнул отец, хотя Майрон прекрасно его видел.
Он начал прокладывать путь среди вечно жующих или болтающих членов клуба, в основном холеных женщин с крошками салата на мокрых губах и бокалами, испачканными губной помадой. Они провожали его цепкими взглядами по трем причинам: меньше сорока, мужчина, не женат. Оценка достоинств будущего зятя. Не обязательно для своих дочерей, а так, на всякий случай. Кумушки из местечка всегда на страже.
Майрон обнял отца и поцеловал его в щеку, как обычно. Щека по-прежнему была восхитительно грубой, хотя кожа начала заметно обвисать. Его окатило запахом знакомого одеколона, приятным, как горячий шоколад холодным утром. Отец ответил на его объятия, выпустил и снова обнял. Такие нежности тут никого не удивляли. Здесь частенько разыгрывались похожие сцены.
Мужчины сели. На столовых салфетках красовался узор в виде поля для гольфа с восемнадцатью лунками и фигурной буквой «О» посередине. Эмблема клуба. Отец взял огрызок зеленого карандаша – такие используют гольфисты – и стал записывать их заказ. Так здесь принято. Меню за тридцать лет почти не изменилось. Мальчиком Майрон всегда заказывал «Монте-Кристо» или сандвич «Рубен». Теперь он решил взять бейгл с лососем и сливочный сыр. Отец все это записал.
– Ну как, – начал отец, – пришел в себя после возвращения?
– Да, спасибо.
– Ужасная новость про Эсперансу…
– Она невиновна.
Отец кивнул.
– Мать сказала, тебя вызывают в суд.
– Да. Но я ничего не знаю.
– Слушай свою тетю Клару. Она мудрая женщина. Всегда была такой. Даже в школе ее считали самой умной девочкой в классе.
– Хорошо.
Подошла официантка. Отец протянул ей заказ. Он посмотрела на Майрона и пожал плечами:
– Уже конец месяца. До тридцатого числа надо использовать квоту Поп-Попа. Я не хочу разбрасываться деньгами.
– Тут довольно мило.
Отец скорчил гримасу. Он взял кусочек хлеба, намазал его маслом и отложил в сторону. Потом поерзал в кресле. Майрон не спускал с него глаз. У отца явно было что-то на уме.
– Значит, вы с Джессикой разошлись?
За все годы, пока Майрон встречался с Джессикой, отец ни разу не заговаривал с ним на эту тему. Он вообще не задавал вопросов. Спрашивал только, как у нее дела, чем она занимается, о чем будет ее следующая книга. С Джессикой он всегда был вежлив и приветлив, хотя никогда не показывал, что думает о ней на самом деле. Мама, наоборот, с кристальной ясностью давала понять, что Джессика недостаточно хороша для сына, как, впрочем, и все остальные. Из отца мог бы выйти прекрасный телеведущий: он умел расспрашивать собеседников так, что никто не имел ни малейшего понятия о том, каково его личное мнение.
– Думаю, все кончено.
– Из-за Брэнды? – спросил отец.
– Не уверен.
– Жаль, я не умею давать советы. Ты и сам знаешь. Хотя, думаю, следовало бы. Я читал все эти книжки с наставлениями, которые отцы пишут для детей. Тебе они попадались?
– Да.
– Там тьма всяких умных вещей. Например: раз в году нужно увидеть рассвет. Спрашивается, зачем? Может, лучше выспаться? Или: не жалей чаевых официантке. Ну а если она мегера? Злющая, как змея? Вероятно, поэтому я не пишу такие книги. Всегда вижу другую сторону медали.
Майрон улыбнулся.
– Вот почему с советами у меня неважно. Но одно я знаю точно. Только одно. Так что слушай меня внимательно.
– О'кей.
