Книга Серые души, страница 36. Автор книги Филипп Клодель

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Серые души»

Cтраница 36

В тот день Барб не видела, как он вернулся из парка, но, заметив его вдалеке со спины, все так же сидевшего на скамье, успокоилась и вернулась на кухню, где готовила телячье жаркое. Но как только жаркое было приготовлено, овощи для супа почищены, нарезаны, брошены в котел, до нее дошло, что она так и не слышала шагов Прокурора. Она опять вышла и опять увидела его на скамье, безразличного к туману, поднимавшемуся от реки и мало-помалу окутывавшему деревья парка, вокруг которых летали сотни воронов, переругиваясь между собой. Барб решила проведать хозяина и сказать ему, что ужин скоро будет готов. Она прошла через парк и, приблизившись к Дестина, окликнула его, но не получила ответа. Когда до него оставалось всего несколько шагов, ее охватило дурное предчувствие. Она медленно подошла, обогнула скамейку и заглянула Дестина в лицо. Он сидел выпрямившись, с открытыми глазами, сцепив руки на набалдашнике трости, мертвый. Мертвее не бывает.

Всегда говорят, что жизнь несправедлива, но смерть несправедлива еще больше. То, как человек умирает, во всяком случае. Некоторые страдают, а другим, чтобы уйти, хватает одного вздоха. Справедливость не от мира сего, но и не от иного тоже. Дестина ушел тихо, безболезненно и без всякого предупреждения. Ушел в одиночку, как и жил.

Отец Люран рассказал, что похороны были министерские, со всей области собралось все самое важное и прекрасное. Мужчины были в черных фраках, женщины – в темных платьях, лица прикрыты серыми вуалетками. Сам епископ потрудился приехать, равно как и префект, и заместитель государственного секретаря. Процессия отправилась на кладбище, где преемник Дестина произнес речь. Потом свою роль сыграл Остран-могильщик. Со своей лопатой и своими причудами.

Выйдя из больницы, я, прежде чем вернуться домой, первым делом сходил на кладбище, навестил Клеманс, да и его тоже. Я шел очень медленно, ковыляя на негнущейся левой ноге; хромота с тех пор так меня и не оставила, из-за нее я похож на ветерана войны – это я-то, и близко ее не видевший.

Я сел у могилы Клеманс и рассказал ей о несчастном случае, о том, как боялся ее огорчить, о своем долгом, тихом сне и об унылом пробуждении. Я почистил мрамор, вырвал листики клевера, выросшие вдоль могильной плиты, смахнул ладонью лишайник, облепивший крест. Потом послал ей поцелуй в воздухе, приятно пахнувшем перегноем и влажным лугом.

Могила Дестина утопала под венками из живых и бисерных цветов. Первые уже завяли, усыпали своими побуревшими лепестками гравий вокруг. Вторые блестели, улавливая порой луч света, в котором на секунду казались алмазами. Были там еще осыпавшиеся букеты, ленты, изукрашенные таблички, визитные карточки в закрытых конвертах. Я подумал, что у Прокурора теперь все в порядке, и он оказался, наконец, рядом со своей женой. Ему на это понадобилось время. Время длиною в жизнь. Я подумал и о его высокой фигуре, о его молчании, о его тайне, о смеси серьезности и отстраненности, исходившей от всего его существа, и задался вопросом: стою ли я перед могилой убийцы или невиновного?

XXIII

Через несколько лет после похорон Барб я решил, что настала пора наведаться в Замок. Оставленный ею ключ делал меня единовластным хозяином осиротевшего имения. Я отправился к этой хоромине прямо с кладбища, словно держа путь к тому, что так долго меня дожидалось, но что я не осмеливался увидеть.

Когда я повернул ключ в высокой двери, мне почудилось, будто я распечатываю конверт, в котором на листках тонкой бумаги бледными буквами всегда была написана вся правда. И я говорю не только о правде Дела, я говорю и о своей собственной правде, которая заставляет меня быть человеком – идущим по жизни человеком.

При жизни Прокурора я никогда не переступал порог Замка. Это не для меня. Я был бы тут похож на ветошь среди шелковых носовых платков, вот на что. Мне хватало слегка касаться его, ходить вокруг да около, издали приглядываться к его полыхавшему, словно пожар, великолепию, к его аспидной вышине и медным шпилям. Да к тому же была еще смерть Лизии Верарен, растерянный Дестина, поджидавший меня на крыльце, и мы двое, бредущие шагом приговоренных к домику, к той комнате…

Замок не был жилищем мертвеца. Он был пустым жилищем или попросту опустошенным, давно лишившимся жизни. То, что в нем обитали Прокурор, и Барб, и Важняк, тоже ничего не меняло: это чувствовалось уже в вестибюле. Замок был мертвым местом, которое уже давным-давно перестало дышать, отражать звуки шагов, голоса, смех, гомон толпы, разговоры, грезы и вздохи.

Внутри было не холодно. Не было ни пыли, ни паутины, ничего из той кучи хлама, на которую ожидаешь наткнуться, когда взламываешь замки гробниц. Вестибюль, мощенный черно-белыми плитами, казался огромной шашечной доской, с которой украли шашки. Были там вазы, ценные одноногие столики, золоченые консоли, где танцующие парочки растянули свой менуэт на века, застыв в саксонском фарфоре. Большое зеркало возвращало визитеру его образ, и я нашел себя в нем более толстым, старым и некрасивым, чем представлял, и передо мной возник слегка искаженный облик моего отца, этакое гротескное воскрешение.

В углу несла караул большая фаянсовая собака – зияющая пасть, ослепительные эмалевые клыки, толстый красный язык. С потолка, очень высокого, который почти не угадывался наверху, свисала люстра весом по меньшей мере тонны три, усиливая дурноту того, кто находился под ней. На стене, прямо перед входной дверью, висел большой, вытянутый в высоту портрет в кремовых, серебристых и голубых тонах, изображавший очень молодую женщину в бальном платье – лоб увенчан жемчужной диадемой, лицо бледное, несмотря на потемневший от времени лак, губы чуть тронуты розовым, взгляд ужасно меланхоличный, хоть и силится улыбнуться, тело элегантно выпрямлено, но в нем чувствуется хватающая за душу отрешенность, одна рука раскрывает перламутровый с кружевами веер, а другая опирается на голову каменного льва.

Я стоял там долгие минуты, глядя на ту, кого никогда не видел и не знал: на Клелию де Венсе… Клелию Дестина. В сущности, это она была хозяйкой дома и молча мерила меня, неуклюжего визитера, своим взглядом. Впрочем, я чуть не повернулся и не сбежал оттуда. По какому праву явился я сюда, возмущать неподвижный, переполненный призраками воздух?

Но фигура на портрете не казалась враждебной ко мне, а всего лишь удивленной и при этом доброжелательной. Думаю, я с ней заговорил, уже не помню точно, что именно я ей сказал, да это совершенно неважно. Это была покойница из совсем другого времени. Ее платье, прическа, внешность, поза словно превращали ее в великолепный и хрупкий экспонат какого-то богом забытого музея. Ее лицо напоминало мне другие лица, кружившиеся хороводом, подвижные, мимолетные, чьи неясные черты беспрестанно менялись, то старея, то молодея, да так, что мне никак не удавалось остановить тот или другой портрет из этой сарабанды, чтобы хорошенько рассмотреть и узнать.

Меня удивило, что Прокурор так и не снял портрет. Сам-то я не смог бы жить рядом с огромным изображением Клеманс, так нарочито висящим перед глазами, каждый день и каждый час. Уничтожил бы все ее портреты, все до единого, до мельчайшего. Сжег бы однажды все лживые фотографии, на которых сияла ее светлая улыбка. Я знал, что если буду хранить их и рассматривать, то лишь усугублю свою пытку, как перегружают порой тяжелую повозку, рискуя опрокинуть ее в придорожную канаву.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация