…Родственник Володи, пожилой опытный зверовод по имени Леонид Иванович, сразу уверенно ответил, что никакой экологической опасности их ферма представлять не может. Все системы очистки работают исправно. А запах – ну что ж, запах есть, само собой, это ж дикие звери, не домашние. Они и сами пахнут, и продукты их жизнедеятельности – моча и кал, да и корм не самый ароматный для человеческого обоняния. Работники фермы привыкли, а для постороннего человека, конечно, приятного мало, это правда. Да, пахнет аммиаком… Да, фекалии зверей убирают раз в год, это тоже правда, но так всюду происходит, есть нормативы. Но существуют же требования к месту расположения звероферм, и в этих требованиях чуть ли не первым номером стоит роза ветров с таким расчетом, чтобы запахи не доходили до жилых домов. Вербицкая норковая ферма строилась строго с учетом всех нормативов. И никто из жителей окрестных районов никогда на дурные запахи, исходящие от фермы, не жаловался. И вообще, друзья мои, все это одна сплошная политика. Надо к выборам шум какой-нибудь поднять – схватились за экологию. А то, что человека убили, так всем наплевать. Уже больше года прошло, а никто не чешется.
Сперва Настя и Коротков решили, что Леонид Иванович имеет в виду все тех же убитых экологов, но уже через пару минут выяснилось, что говорит он совершенно о другом: об убийстве ветврача Вербицкой зверофермы Чуракова.
– Вы думаете, это не по личным мотивам? – спросил Коротков. – Не бытовое? Вы уверены?
Леонид Иванович внезапно рассердился, складки кожи на лице негодующе затряслись, мелкие сосуды на щеках налились кровью.
– Да это не я уверен, это полиция наша уверена! Вы знаете, сколько они всю ферму трясли? С кем дружил, с кем разговаривал, с кем конфликтовал, не крутил ли любовь на стороне… Уж чего только не выспрашивали! И Таню, жену Чуракова, тоже измучили вопросами. Всех его знакомых на допросы перетаскали. Никого не нашли.
– И что, закрыли дело?
– А я почем знаю… Не знаю я, как там в полиции это называется, а только месяца два побегали, да и поутихли. Никому не охота копать, это ж деньги.
– Деньги? – насторожилась Настя. – Какие деньги? Вы о чем, Леонид Иванович?
– Я о Перовской звероферме, о чем же еще. Они давно хотят нас к рукам прибрать, на наше племенное ядро зарятся, вот и мутят воду в области, чтобы дорогу через ферму проложить, нашу ферму ликвидировать, а все поголовье передать им.
– Зачем? – не поняла она.
– Ну как зачем? У нас племенное ядро одно из лучших в стране. Им таких зверей никогда в жизни самим не вывести и не вырастить, у них в селекционной работе никто толком не разбирается, да и кормленцев нет знающих.
– Кого-кого нет? – переспросил Коротков.
– Кормленцев. Спецов по кормам и рационам. Чтобы вести успешную селекционную работу, нужно, чтобы было, из чего выбирать, – терпеливо пояснил Леонид Иванович. – Если зверей правильно кормить, самцы будут хорошо крыть, самки будут беременеть, донашивать и нормально щениться, норчата получатся здоровенькие, отход будет минимальным, значит, и ремонтное стадо можно хорошо сформировать, выбирать-то есть из кого, и по убою план сделаем.
Незнакомых слов оказалось многовато и для Настя, и для Короткова, пришлось потратить еще несколько минут на разъяснения, благодаря которым выяснилось, что отход – это в данном контексте смертность новорожденных щенков, а ремонтное стадо – рожденные в текущем году норчата, которые по селекционно-племенным качествам могут заменить зверей племенного ядра, в силу возраста больше не способных давать здоровое потомство и подлежащих «списанию». Это и официально так называется: ремонт основного стада. Зато слово «кормленец» официальным не является, никакую должность не обозначает, а применяется к ученым – специалистам-зоотехникам, занимающимся вопросами кормов и составления рационов. А поскольку с кормами в последние лет двадцать в стране совсем беда, то знающий и опытный «кормленец» – на вес золота.
– Ученые, значит, – недоверчиво протянул Коротков. – А я думал, ученые на зверофермах не работают. Они все больше по научным институтам сидят, по лабораториям всяким.
Леонид Иванович бросил на Юру сердитый взгляд.
– И сидят! – с вызовом подтвердил он. – Покуда их оттудова не выкинут под зад коленкой. Вот тогда они на фермы-то и приходят. Не знаете ничего, а ерничаете… Молодежь! У нас главным зоотехником такой человек был, что вам обоим и не снилось! Лучший в России! А до этого – лучший во всем СССР! Сам Тарасевич! Доктор наук, между прочим, профессор. Вот он нам племенное стадо на ноги и поставил. А когда Илюша Чураков, пацанчик совсем еще, пришел к нам ветврачом, они вместе все колдовали, советовались, обсуждали чего-то, ночи напролет сидели то в кабинете у профессора, то дома у него, считали, вымеряли, карточки вручную перебирали, таблицы какие-то составляли. Илюша к профессору прямо прикипел, да и профессор его любил. Он вообще-то почти ни с кем близко не дружил, весь в своей науке был, а вот Илюшу Чуракова полюбил.
– Подождите, – взмолилась Настя, – Леонид Иванович, подождите, я не успеваю все понять, я же в пушном звероводстве не разбираюсь, для меня каждое ваше слово – полная загадка. Какие карточки они перебирали вручную?
Леонид Иванович досадливо крякнул, вылез из-за стола, подошел к шкафу и извлек оттуда изрядно потрепанную папку с завязками. В папке были какие-то документы и сколотая железной скрепкой пачка бумаг, издали напоминавших заполненные вручную таблицы.
– Вот! – Он вытащил из пачки один листочек и положил на стол перед гостями. – На каждого зверя основного стада заводится карточка, в нее вносятся все данные про него. На каждого! А в основном стаде у нас восемнадцать тысяч голов. Это карточка самца, в ней – вот, видите? – отмечено, какого он окраса, какой у него учетный номер, к какой линии принадлежит, родословная до бабушек и дедушек, когда родился, в каком помете, в какой бригаде и на каком отделении содержится, сколько и каких именно конкретных самок он крыл, каковы были результаты оплодотворения и щенения, каковы результаты бонитировки щенков, рожденных от этого самца.
– Бонитировка? – переспросил Коротков.
– Оценка цвета и качества меха, чтобы вам понятнее было, – буркнул Леонид Иванович. – Вы что же, молодежь, думаете, что селекционная работа – это так, тьфу на палочке? Это гигантский труд! Гигантский! Каждый год при подготовке к гону зоотехники и бригадиры на основании этих карточек составляют план: каких самок какими самцами крыть, определяют самцов-дублеров, и все это раньше вручную делалось на основании учета каждого – еще раз подчеркиваю! Каждого! – показателя из такой вот карточки. Сейчас вон все в компьютерах этих ваших, они сами все ищут и считают, а раньше-то все вручную делали, вручную. Да и то если есть эти компьютеры и если люди знают, как ими пользоваться. А у нас на ферме бюджет скромный, государство денег совсем мало дает, а то и вовсе не дает, так что если лишняя копеечка заведется, так Зоя лучше витаминчиков и пищевых добавок для зверей закупит. Бухгалтерша наша, конечно, ворчит на Зою, дескать, нецелевое использование средств, это графа на оргтехнику и улучшение условий труда, а не на корма, но Зоя на нее прикрикнет, та похимичит чего-нибудь и счета оплатит.
