– Ты где машину оставила? – спросил майор.
Она прикусила язык, чтобы не ляпнуть: «Я тебе уже говорила: там, где мы и договаривались, у гостиницы». Помня предупреждение Егорова, она сократила фразу, убрав из нее первую часть.
– Нет, мне это неудобно, – решительно заявил Егоров. – Я в тех краях вечером не буду, а делать крюки по городу у меня здоровья нет. Это рабочее время у меня казенное, а ноги – они свои, родные. Ты подгони ее часам к семи к конторе, где я брал машину, я туда подъеду и сдам ее. Адрес записывай. И не забудь, ты мне должна.
Интересно, что означает эта фраза? Правильно ли Настя ее поняла?
– Трех бутылок хватит? – осторожно спросила она, словно нащупывая почву.
– Я что, алкаш подзаборный – пить в одиночку и без закуски?
Значит, все правильно. Слава богу.
– А там рядом есть какое-нибудь заведение, чтобы мы культурно посидели?
– Там рядом… Погоди, уточню.
Голос Егорова зазвучал тише, но все равно слышно было отчетливо: майор разговаривал с кем-то, кто находился рядом.
– Вадик, на Летунова есть забегаловка, где можно с приличными людьми посидеть? А то меня, видишь, отблагодарить хотят за мою нечеловеческую доброту… Да я машину для москвичей взял в аренду сегодня утром, надо вернуть…
Мужской голос что-то пробубнил в ответ, но слов Настя не разобрала.
– Слышь, москвичка, контора находится на улице Летунова, дом двенадцать, а в доме семнадцать пивнушка, мой коллега уверяет, что вполне пристойная, вот там я и приму твою благодарность. Значит, жду тебя в семь вечера у дома двенадцать, машину сдадим и пойдем по паре пива пропустим. Ну, бывай, до встречи. Мужик-то твой будет?
– Не знаю, он пока по делам мотается. А надо?
– Да это уж как сложится. Мне, главное, успеть машину сдать, контора в двадцать часов закрывается, если опоздаю – придется за второй день доплачивать. Ты ее там не покоцала, случаем? А то знаю я вас, баб, как вы водите…
Настя горячо заверила майора, что с автомобилем все в полном порядке, ни одной царапины.
Вот теперь ей стало понятно, почему Егоров назвал себя дураком и ее заодно к этому же определению приравнял. Им нужно иметь возможность, не вызывая ничьих подозрений, встретиться и поговорить о профессоре Тарасевиче. Судя по всему, разговор велся в присутствии того самого Вадима Хохлова, который считается «человеком Баева». Егоров сделал все необходимое, чтобы его встреча с московскими командированными выглядела как обычные посиделки малознакомых людей, которых не связывают общие интересы, но которые хотят проявить вежливость по отношению друг к другу. Вот если бы он, не проведя подобную подготовительную работу, просто приехал в гостиницу да еще поднялся бы к Насте в номер за ключами от машины и задержался у нее хотя бы на полчаса, один бог знает, какое впечатление это могло бы произвести и какие выводы были бы сделаны теми, кому это интересно.
Она снова вернулась к методическому пособию по кормлению норок, на этот раз обращая внимание на указанные в ссылках названия издательств, в которых публиковался Тарасевич. «Урожай», «Наука», «Высшая школа», «Колос», специализированный журнал по звероводству… Ни одно из них, кроме «Колоса», не выжило после перестройки, во всяком случае, в первозданном виде не сохранилось. Если профессор не публиковался после 1980 года, то найти людей, работавших в этих издательствах и знавших его, практически невозможно. А вот Научно-исследовательский институт пушного звероводства и кролиководства, взявший под крыло единственное уцелевшее издательство, как гласила информация в интернете, жив и даже имеет свой сайт. Именно в Трудах этого института опубликованы многие работы Тарасевича. И именно там есть неплохие шансы получить хотя бы минимальную информацию. Если где-то еще остались люди, помнящие профессора, то только там.
На сайте института указан номер телефона, по которому можно позвонить… В Москве на три часа меньше, рабочий день в разгаре, а до момента, когда нужно будет выдвигаться в сторону улицы Летунова, времени еще достаточно.
Настин расчет оказался правильным. Молодежь неохотно идет работать в академическую науку, там слишком мало платят, и если бюджетные научные учреждения еще как-то выживают, то исключительно благодаря энтузиазму пожилых ученых, стойко держащих оборону и продолжающих изыскания, несмотря ни на что. В Институте пушного звероводства и кролиководства довольно быстро удалось разыскать человека, прекрасно помнившего профессора Тарасевича и готового рассказывать о нем «журналистке из Перовской области, готовящей материал о Вербицкой звероферме, где последние годы своей жизни работал известный ученый». Правда, все, что удалось выяснить, касалось периода до 1980 года. Но и этого было немало.
* * *
После встречи с Егоровым, на которую успел приехать злой и уставший Коротков, биография Аркадия Игнатьевича Тарасевича выстроилась более или менее четко. Он родился в 1915 году в Москве в семье ученого-биолога, в 1940 году закончил Пушно-меховой институт в Балашихе по специальности «ученый-зоотехник». Работал на крупной звероферме, которую во время войны эвакуировали в Сибирь. Сферой его научных интересов с самого начала были проблемы кормления зверей, Аркадий Тарасевич занимался этим активно и углубленно, много читал, постоянно экспериментировал.
После войны Тарасевич стал главным зоотехником крупного зверосовхоза. Но карьерный рост внезапно оборвался: в 1948 году почти 80 % поголовья пало от неизвестного заболевания. Тарасевича немедленно арестовали: нашлись энтузиасты, сообщившие «куда следует», что главный зоотехник экспериментировал с кормами и добавками, «черт его знает, что он там добавлял и смешивал, наверняка он зверей и потравил, интеллигентское отродье». Суд был скорым и суровым. Аркадия Тарасевича посадили за вредительство.
Амнистия после смерти Сталина позволила Аркадию выйти на свободу, а вскоре выяснилось, что в падеже поголовья виноват был ветврач зверосовхоза, по собственной халатности допустивший заражение зверей чумой плотоядных. Тарасевич добился реабилитации, клеймо «вредитель» было с него смыто, но главным зоотехником его назначать отчего-то побоялись, так что дальнейший путь он продолжал в должности зоотехника кормоцеха. И снова занялся своими исследованиями и экспериментами. Прикрепился соискателем в Институт пушного звероводства, собирал материал для диссертации, в 1962 году успешно защитился и стал кандидатом наук, после чего оставил работу в зверосовхозе и перешел на работу в НИИ пушного звероводства и кролиководства на должность старшего научного сотрудника в отдел кормления. Отдел был большим, около 30 научных сотрудников плюс биохимическая лаборатория, в которой трудились еще 11 человек, научный потенциал высочайший, исследования шли полным ходом. Аркадий Игнатьевич много публиковался, в 1972 году защитил докторскую диссертацию, в 1975-м получил ученое звание профессора. Он не только вел исследовательскую работу, но и преподавал и осуществлял научное руководство аспирантами…
Эта достойная во всех отношениях карьера ученого-подвижника должна была иметь и достойное завершение. Но… Все закончилось в 1980 году на «вызове». «Вызовом» для краткости называли официальное приглашение ученых института для оказания научно-консультативной практической помощи в зверосовхозы, когда там возникали какие-то проблемы, которые не удавалось решить своими силами. В данном случае вызов последовал, как было написано в документе, в связи с повышенным отходом зверопоголовья. Проще говоря: зверей почему-то умирало намного больше, чем обычно. На вызов, поступивший из Перовской области, направили Аркадия Игнатьевича. Беда случилась на Перовской звероферме. Тарасевич в буквальном смысле слова засучил рукава, надел спецодежду, направился во вскрывочную и вскрыл подряд тридцать тушек павших зверей. То, что он увидел, позволило ему сделать вывод сразу же: повышенный отход связан со скармливанием некачественных кормов. При приготовлении корма перелили воды, корм оказался слишком жидким, его решили загустить рыбной мукой. До этого момента все было правильным и никаких нарушений не содержало, так поступали всегда и всюду. Однако в Перовском зверосовхозе руководитель кормоцеха допустил непростительную халатность, выдав работникам цеха вместо рыбной муки крилевую, которая содержит большое количество хитиновых чешуек, что и привело к ранению слизистой оболочки желудочно-кишечного тракта зверей. Норки подохли от острого энтерита.
