– Ну. Не тупой же. И к чему это все?
– Юрка вернется – объясню, – пообещала Настя. – Просто мне нужно было проверить себя. А то вдруг мне чего-то там показалось, а на самом деле все не так.
Егоров снова прикрыл глаза, а Настя проработала еще один абзац. Чтобы утвердиться в своих догадках, нашла в интернете другие публикации по проблемам экологии, авторы которых – серьезные ученые и публицисты с именем. Да, в этих текстах все иначе. Не так, как в текстах с Вербицких сайтов. Есть понятие фрейма – условных рамок, в которые помещается значение слов и в которых эти слова воспринимаются. Если использовать в тексте по экологической проблематике такие словосочетания, например, как «учитывая долговременные последствия» или «для будущих поколений», то человек, читающий текст, будет рассматривать проблему именно так: как глобальную, решение которой важно для его дальнейшей жизни и для благополучия его потомков. Если же эти или подобные конструкции не использовать, а вместо них применять слова «сегодня» и «сейчас», внимание читателя или слушателя окажется сосредоточенным на сегодняшнем дне и нынешнем неблагополучии. Именно этот вариант четко просматривается в текстах, посвященных убийствам экологов и их работе в лаборатории. Что это? Неумение авторов правильно подать проблему? Случайность? Или намеренное действие, имеющее в теории нейролингвистического программирования название «рефрейминг контекста и содержания»?
Она открыла табличку, которую составляла сама для себя по мере проработки текстов. За каждым длинным, тяжелым и совершенно неудобоваримым предложением следовало более короткое, простое и легкое для восприятия. И в этом более коротком и четком предложении снова звучали слова и выражения, которые в предыдущей фразе подавались всего лишь как возможность, вероятность, предположение или догадка. Элементарная технология закрепления в сознании недоказанного факта как установленного. И при этом ни слова лжи. Мастерство высокого класса!
Но зачем это нужно? Кому? С какими целями это делалось?
Настя Каменская уже не сомневалась ни в том, что ей предстоит услышать от Егорова и Короткова, ни в том, какими окажутся результаты анализа анкет.
– Вить, – снова позвала она.
– Ну? – глухо откликнулся Виктор.
– А что там с делом Милюковой? Любовника на красной машине нашел? Или другого какого-нибудь?
– Ищу. Изображаю активность. Знаешь, москвичка, я даже благодарен, что вы меня сегодня сдернули на другое дело. Хоть расслабился и отдохнул чуток, а то постоянно в напряжении. Вадик Хохлов надо мной как коршун кружит, взгляд вправо, взгляд влево – уже побег. За каждым словом следить приходится. Не моргнешь лишний раз. Он в этом деле плотно повязан. Я ж сегодня под вашим прикрытием еще одну штуку успел проверить.
Егоров поднялся, поставил ноги на пол, сел, потер помятое лицо ладонями. Он выглядел уставшим и каким-то опустошенным. Человеком, которому все надоело и больше ничего не интересно.
– Письма эти с угрозами, которые мы в столе у Милюковой нашли…
– Да, помню. И что с ними не так?
– Криминалисты сказали, что на них пальцев Милюковой нет.
– А чьи есть?
– А ничьих нету. Кроме пальцев того, кто их из стола при обыске вытаскивал. Точнее, там полно каких-то невнятных следов, но, как говорится, к идентификации не пригодных.
– А кто их из стола вытаскивал?
– Угадай с трех раз, – хмуро усмехнулся майор.
Значит, капитан Хохлов. Это очень похоже…
– Но как? – спросила Настя удивленно. – Ты же там тоже был, и следователь ваш был, и понятые в дверях стояли. Неужели никто не заметил?
– Вот это я как раз и проверял сегодня. Вадик наш шустер не по годам, он приехал на телевидение, представился вахтеру, спросил, где кабинет Милюковой, вскрыл его отмычкой и подложил письма. Потом захлопнул дверь и пришел в комнату редакторов, типа как он только что приехал. Даже на голубом глазу спросил во всеуслышанье, у кого ключи от кабинета. Где кабинет находится, он тоже якобы не знал. И дверь в нашем присутствии открывал тоже он, то есть со всех сторон подстраховался, чтобы кто-нибудь не заметил, что замок плохо проворачивается, если он там отмычкой что-нибудь повредил. Вахтер Вадика и все его вопросы хорошо запомнил. И возле кабинета Милюковой его видели до того, как он в комнату редакторов заявился.
– Получается, что с ведома начальника УВД проворачивается двойная комбинация: скрыть истинного убийцу, а заодно перевести стрелки на Горчевского и набрать очки для Смелкова в предвыборной гонке?
– Получается, что так, – вздохнул Егоров. – И мне в этой комбинации отвели самую поганую роль: найти крайнего, которого можно подставить. Если не найду – сам стану крайним. Знаешь, москвичка, мне сейчас уже не так важно узнать, кто там убил эту хренову Милюкову. Мне главное – уцелеть в этой игре. Кстати, об играх: чемоданчик-то наш опять бесхозный получается. Загребельный сбежал. Видать, сильно не понравились ему вопросы нашей следачки Донниковой. Ну, она девка цепкая, молодая, карьеру хочет сделать и потому старается изо всех сил. Все по правилам делает. Так что будем ждать, когда еще кто-нибудь объявится, кто продолжит нелепую игру и заявит свои права на чемоданчик.
Он снова опустил веки и начал тихонько мурлыкать себе под нос хрипловатым голосом:
А вот оно стоял мой чемоданчик…
А вот оно стоял, а вот оно стоял…
За стеной хлопнула дверь: вернулся Коротков.
– Юра, мы здесь! – громко крикнула Настя.
Егоров вздрогнул, прекратил напевать и открыл глаза.
– Чего ты орешь как подорванная! Я только-только в нирвану начал погружаться…
– Ну, извини, – усмехнулась она. – Больше не буду. Пошли к Юрке в номер, а здесь я окно открою, надо проветрить, накурили мы с тобой.
Виктор нехотя поднялся и в номере Короткова немедленно занял точно такую же позицию, но уже на его диване. Обмен впечатлениями много времени не занял, ибо впечатления эти были, в сущности, совершенно одинаковыми: все опрошенные свидетели подтверждали, что говорили и оперативникам, и следователям о работе потерпевших в таинственной лаборатории. Но это были показания, что называется, с чужих слов. Свидетелям об этом кто-то рассказал. Кто-то. Но не сами потерпевшие. Одни свидетели вообще не могли вспомнить, откуда знают об этом, другие припоминали, что слышали о лаборатории от посторонних незнакомых людей. В правильности информации ни один из них не сомневался.
Единственным исключением оказалась Нина Ляшенко, своими глазами читавшая письмо, адресованное убитому экологу, и принесшая его в полицию. Письмо было принято по всей форме и приобщено к уголовному делу, Ляшенко и ее муж, тоже читавший письмо, допрошены следователем.
– Письмо убитому экологу, – медленно повторил Егоров. – А с какого перепугу они все решили, что он был экологом?
– Подозреваю, что здесь та же песня, что и с лабораторией, – отозвался Коротков. – Аська, ты же читала материалы из сети, там указано, где и кем работали убитые?
