– И все дела! – торжествующе воскликнул Джек. – Теперь пусть Фред попробует… Э, да у вас руки вспотели! Хорошо, должно быть, погуляли в выходные. Но постойте-ка. Есть идея.
Он ненадолго вышел из комнаты и вернулся с чем-то похожим на увеличенных размеров солонку. Из нее он тщательно распылил французскую детскую присыпку по всей черной поверхности головки ключа передачи.
– Послушайте моего совета, – сказал он. – Оставьте на время девушек в покое. Дайте им немного подрасти. А, Фред?
Лейсер не сводил взгляда со своей ладони, в складках которой скопился пот.
– Я не мог заснуть этой ночью.
– Ясное дело, не могли. – Джонсон ласково погладил передатчик. – С нынешней ночи спать будете в обнимку только с ним. Он вам теперь заменит подругу. Назовем его хоть «миссис Фред», если угодно. И больше никого к своей постели не подпускайте.
Затем он проворно разобрал передатчик и предоставил Лейсеру первую попытку собрать его самостоятельно. У Лейсера это выходило почти так же медленно, как у ребенка, собирающего сложную модель из деталей конструктора. Как давно ему приходилось заниматься этим в последний раз!
И теперь день за днем Лейсер и Джонсон просиживали за маленьким столиком в спальне, выстукивая сообщения. Иногда Джонсон на ночь глядя уезжал в микроавтобусе, оставляя Лейсера в спальне, и они до рассвета обменивались радиограммами. Или Лейсер уезжал с Эвери – одного его по-прежнему не отпускали, – и из временно снятого домика в Фэйрфорде они отправляли и принимали открытым текстом зашифрованные тривиальности, которые легко было принять за проделки радиолюбителей. В Лейсере произошла заметная перемена. Он стал нервным и раздражительным и постоянно жаловался Холдейну на сложности с передачами на разных частотах, на необходимость постоянной перенастройки передатчика и крайне ограниченные промежутки времени. Его отношения с Джонсоном оставались напряженными. Джонсон прибыл последним, и Лейсер усвоил манеру обращаться с ним как с посторонним, делая все, чтобы не допустить его полноценным членом в узкую группу, которая, по его мнению, изначально сформировалась и состояла из Эвери, Холдейна и его самого.
Однажды за завтраком разыгралась совершенно абсурдная сцена. Лейсер снял крышку с банки, заглянул в нее и, повернувшись к Эвери, спросил:
– Это что, варенье?
Джонсон с ножом в одной руке и бутербродом в другой перегнулся через стол.
– В Англии так не говорят, Фред. Мы называем это джемом.
– Да ладно, варенье или джем, какая разница?
– Нет, это джем, – повторил Джонсон. – Англичане не употребляют слово варенье.
Лейсер тщательно закрыл банку, побледнев от злости.
– Не тебе учить меня, как говорить!
Холдейн резко вскинул взгляд от своей газеты.
– Угомонись, Джонсон. Варенье тоже годится. В нашем словаре есть и такое слово.
Вот только сами манеры Лейсера говорили о его иностранном происхождении. Его вежливость часто напоминала вежливость слуги, да и ссоры с Джонсоном не свидетельствовали о хорошем английском воспитании.
Но даже несмотря на мелкие происшествия, эти двое, как любые два человека, занятые общим делом, тоже постепенно стали жить одной надеждой, делить радости и огорчения. Депрессия одного передавалась другому. Если занятие проходило успешно, они являлись за стол в отменном расположении духа. И тогда начинали обмениваться понятными только им двоим ремарками о состоянии ионосферы, о зависимости частот от расстояний или о необычных показаниях приборов во время очередного сеанса. Если все шло плохо, они разговаривали мало или вообще отмалчивались, и в таких случаях все, кроме Холдейна, торопились поскорее покончить с унылой трапезой. По временам Лейсер просил у Холдейна разрешения отправиться с Эвери на прогулку, но тот неизменно качал головой и говорил, что на это нет времени. Эвери чувствовал себя виноватым, как неверный любовник, но даже не пытался помочь.
Когда очередные две недели уже подходили к концу, дом «Майская мушка» стал принимать других посетителей – разного рода специалистов из Лондона. К ним наведался инструктор-фотограф – высокий мужчина с бесцветными глазами, – который продемонстрировал навыки обращения с миниатюрной камерой, имевшей тем не менее сменную оптику. Потом нанес визит доктор, добродушный и совершенно лишенный любопытства человек, и несколько минут прослушивал Лейсеру сердце. Оказалось, что на медицинском осмотре настояло министерство финансов, поскольку возник вопрос о возможной выплате денежной компенсации в случае летального исхода. Лейсер со смехом сказал, что у него нет родственников, которые могут потребовать компенсацию, но пожелание финансистов все равно было удовлетворено.
По мере того как вокруг происходила вся эта суета, Лейсер действительно полюбил везде ходить с оружием. Эвери вручил ему пистолет сразу после его возвращения из увольнительной. Ему нравилась кобура, крепившаяся к плечу: покрой пиджаков превосходно скрывал ее от посторонних глаз. Порой под конец долгого дня он доставал оружие и ощупывал его, заглядывал в ствол, поднимал и опускал, как делал когда-то в тире.
– Богом клянусь, нет пистолета лучше этого, – повторял он. – Взять хотя бы размеры. На континенте не делают ничего подобного. А что до женских пистолетиков, то они похожи на женские автомобили. Прислушайся к моему мнению, Джон, ничто не сравнится с три-восемь.
– Теперь их называют девятимиллиметровыми, – всякий раз педантично напоминал Эвери.
Неприязнь Лейсера к посторонним достигла кульминации, когда неожиданно приехал Хайд из Цирка. То утро вообще не задалось. Лейсеру было поручено выполнить задание на время: зашифровать и передать сорок групп. Его спальня и комната Джонсона превратились теперь в единый центр, откуда за закрытыми дверями передавались и принимались радиограммы. Джонсон научил его ряду общепринятых международных сигналов. QRJ – не слышу тебя; сигнал слишком слаб. QRW – отправляй на более высокой скорости. QSD – твой почерк неразборчив. QSM – повтори последнее сообщение. QSZ – передай каждое слово дважды. QRU – у меня нет для тебя новостей. В тот день, по мере того как Лейсер начал лепить все больше ошибок, Джонсон добавил масла в огонь своими критическими замечаниями. В результате, исходя злобными криками, Лейсер скатился вниз по лестнице к Эвери. Джонсон спустился следом.
– Нельзя вот так просто бросать работу. Нужно завершить начатое.
– Отстань от меня.
– Но послушайте, Фред. Вы все сделали неверно. Я четко попросил вас передать количество групп до того, как вы начнете отправлять сообщение. Разве трудно запомнить такую простую вещь? Или у вас…
– Сказал же, отвяжись от меня! – Лейсер хотел добавить что-то еще, но раздался звонок в дверь. Это был Хайд. Он привез с собой помощника, который все время сосал какие-то таблетки, опасаясь простудиться.
За обедом магнитофон они не прослушивали. Гости сидели рядом и ели с таким мрачным видом, словно им каждый день приходилось поглощать одну и ту же пищу ради получения необходимого количества калорий. Хайд был тощим смуглым мужчиной, абсолютно лишенным чувства юмора, и напомнил Эвери Сазерленда. Он приехал с целью превратить Лейсера в другого человека. При нем были бумаги, на которых нужно было поставить подпись, удостоверения личности, разного рода карточки для получения продуктов, водительские права, разрешение на въезд в приграничную полосу, но только в пределах определенной зоны, а в чемодане даже лежала какая-то старая рубашка. После обеда он выложил все это на стол, пока его помощник, оказавшийся фотографом, готовил к работе камеру.
