Из своей комнаты Холдейн принес тяжелый портативный сейф и открыл его ключом.
Сначала он достал бумажник: потертый, коричневый, с пластиковым кармашком посередине, в котором лежало удостоверение личности Лейсера, изрядно захватанное пальцами и помятое. Оно располагалось в квадратном окошке так, чтобы фотография Лейсера смотрела наружу – фото, напоминавшее тюремное. Рядом были вложены проездные документы и письменное приглашение на работу из государственного кооператива судостроителей в Ростоке. Потом Холдейн опустошил второе отделение бумажника, чтобы потом вернуть каждую бумажку на место, поясняя ее назначение.
– Регистрация при центре распределения продуктов… Водительское удостоверение… Партийный билет. Кстати, с какого года вы член партии?
– С сорок девятого.
Он вложил в бумажник снимок женщины и несколько уже загрязненных пальцами писем, часть из которых оставалась в конвертах.
– Любовная переписка, – коротко пояснил Холдейн.
Затем последовали и профсоюзный билет, вырезка из магдебургской газеты о росте производственных показателей местной промышленности, фотография Бранденбургских ворот (еще довоенная) и полуграмотная рекомендация, выданная бывшим работодателем.
– Так. С бумажником все, – сказал Холдейн. – Осталось добавить деньги. Прочие вещи у вас в рюкзаке. Кое-какие продукты и прочее.
Он достал из сейфа и подал Лейсеру пачку купюр. Лейсер стоял в покорной позе человека, которого обыскивают: руки отведены чуть в стороны, ноги широко расставлены. Взяв у Холдейна очередной предмет, он тщательно убирал его и снова принимал ту же позу. Затем расписался в получении денег. Холдейн внимательно проверил подпись, а затем спрятал расписку в черный портфель, который заранее поставил на столик чуть поодаль от всего остального.
Далее наступила очередь как раз тех мелочей, которые такой человек, как Хартбек, мог иметь при себе: связка ключей на цепочке – в том числе и ключ от чемодана, – расческа, носовой платок цвета хаки, слегка испачканный машинным маслом, пара унций заменителя кофе в пакетике, свернутом из газеты, отвертка, моток тонкой проволоки и какие-то металлические детали. Словом, странный набор всякой всячины, какой мог таскать в карманах рабочий.
– Боюсь, часы придется тоже оставить, – сказал Холдейн.
Лейсер отстегнул золотой браслет и уронил часы в подставленную ладонь Холдейна. Тот выдал ему часы в простом стальном корпусе восточного производства и выставил на них время, сверяясь с будильником, стоявшим у изголовья кровати Эвери.
Потом Холдейн отошел назад.
– По-моему, полный порядок, – сказал он. – Теперь оставайтесь здесь и поройтесь в карманах. Запомните точно, где у вас лежит каждая вещь. Но больше ни к чему в комнате не прикасайтесь, понятно?
– Мне все это известно, – сказал Лейсер и посмотрел на золотые часы, лежавшие пока на тумбочке. Он взял нож и сунул черные ножны за пояс брюк сзади.
– А где мой пистолет?
Холдейн завел стальной язычок замка своего портфеля за петлю и щелкнул им, как щелкают замком двери.
– Ты не возьмешь пистолет с собой, – сказал Эвери.
– Что значит, не возьму?
– Они так решили, Фред. По их мнению, это слишком опасно.
– Для кого?
– Это может вызвать опасные последствия. Я имею в виду, в политическом смысле. Направить в Восточную Германию вооруженного агента. Они боятся нежелательных инцидентов.
– Боятся? Они? – Он долго и пристально смотрел на Эвери, ища глазами на его молодом лице то, чего на нем заведомо не было. Потом он повернулся в Холдейну.
– Это правда?
Холдейн кивнул.
Внезапно Лейсер резко вытянул перед собой свои пустые ладони жестом нищего, просящего милостыню, его плечи затряслись под дешевым пиджаком, лицо исказило выражение, сочетавшее мольбу и страх.
– Пистолет, Джон! Вы не можете отправить меня туда без пистолета! Ради всего святого, позвольте мне взять его с собой!
– Прости, Фред.
С руками, все еще вытянутыми вперед, он повернулся к Холдейну:
– Вы сами не ведаете, что творите!
Леклерк, заслышав шум, поднялся наверх и встал в дверном проеме. Лицо Холдейна оставалось бесстрастным, как камень. Лейсер мог отбить об него все кулаки, но ничего не добился бы. Его голос упал до шепота:
– Что же вы со мной делаете? Господи, чего вы добиваетесь? – А потом выкрикнул, обращаясь к обоим: – Вы ненавидите меня, да? За что? Какое зло я вам причинил? Скажи, Джон, что такого я тебе сделал? Мы же были друзьями, или я заблуждался?
Когда Леклерк заговорил, тон его был очень спокойным, словно он намеренно желал подчеркнуть разделявшую их с Лейсером пропасть.
– В чем проблема?
– Он переживает из-за пистолета, – пояснил Холдейн.
– Боюсь, не в наших силах что-либо изменить. Вопрос вне нашей компетенции. Вы же знаете, как мы сами к этому относимся, Фред. Не можете не знать. Но это приказ. И ничего не попишешь. Разве вы забыли, как все обстояло в прежние времена? – добавил он жестко, как человек, чье слово не расходится с делом. – Я не имею права оспаривать приказы. Чего же вы от меня хотите?
Лейсер помотал головой. Его руки упали вдоль тела. Казалось, силы покинули его.
– Ладно, пусть будет так. – Он смотрел на Эвери.
– Во многих отношениях нож даже предпочтительнее, Фред, – добавил Леклерк ему в утешение. – Бесшумное оружие.
– Да уж.
Холдейн собрал одежду Лейсера.
– Нужно сложить это в рюкзак, – сказал он и, бросив искоса взгляд на Эвери, вышел из комнаты, увлекая за собой Леклерка.
Лейсер и Эвери молча смотрели друг на друга. Эвери испытывал неловкость, видя его в таком истеричном состоянии. Потом Лейсер заговорил:
– Нас было трое. Капитан, ты и я. И тогда все складывалось отлично. Пусть тебя не тревожат другие, Джон. Они для меня не имеют значения.
– Это верно, Фред.
Лейсер улыбнулся.
– Для меня это была лучшая неделя в жизни, Джон. Мы славно повеселились. Но странно, не правда ли? Мы все время гоняемся за девушками, а все решают мужчины, и только мужчины.
– Не надо так, Фред. Ты – один из нас. И всегда был. Все то время, что твоя карточка хранилась у нас, ты был для нас своим. Мы тебя не забыли.
– Как она выглядит?
– Их теперь две, скрепленные вместе. Одна старая, другая новая. Это такой длинный ящик. Активные агенты – так он у нас классифицирован. Твое имя первое в списке. Ты – лучший из всех, кто у нас есть.
Эвери даже мог сейчас себе его живо представить – индекс, который они якобы составили. Ему нетрудно было в него поверить, почти как в любовь.
