– Между прочим, наш Эвери произвел большое впечатление и на Смайли. Нужно проследить, чтобы они его у нас не увели.
19
Когда поезд прибыл в Калькштадт, Лейсер дождался, пока остальные прибывшие пассажиры покинули платформу. На проверке билетов стоял пожилой дежурный. С виду он казался человеком добродушным.
– Я разыскиваю знакомого, – обратился к нему Лейсер. – Его фамилия Фритцше.
Дежурный наморщил лоб.
– Фритцше?
– Да.
– А имя?
– Не знаю.
– Тогда хотя бы сколько ему лет? Какого он возраста?
– Примерно сорок, – сказал Лейсер наугад.
– Фритцше, и он работал на нашей станции?
– Да. Он еще жил в небольшом домике у реки. Старый холостяк.
– У него был собственный дом? А работал на железной дороге?
– Да.
Дежурный покачал головой.
– Никогда о таком не слышал. – Он пристально всмотрелся в Лейсера. – Вы уверены?
– Так он мне сказал. – Лейсер сделал вид, что припоминает подробности. – Он в последний раз прислал мне письмо в ноябре… Еще жаловался, что фопо закрыли станцию.
– Вы ненормальный, – сказал дежурный. – Ступайте своей дорогой. Доброй ночи.
– Доброй ночи, – отозвался Лейсер.
Уходя, он спиной чувствовал, как мужчина провожает его тяжелым взглядом.
На главной улице города нашлась гостиница под названием «Старый колокол». Лейсер подождал у стойки в вестибюле, но никто не вышел. Тогда он открыл служебную дверь и вошел в большую комнату, дальний угол которой был погружен почти в полный мрак. За столом перед старым граммофоном сидела девушка. Она наклонилась вперед, спрятав лицо в ладонях, и слушала музыку. Единственная голая лампочка горела у нее над головой. Когда пластинка закончилась, она переставила иглу в начало, даже не поднимая глаз.
– Мне нужен номер, – сказал Лейсер. – Я только что приехал из Лангдорна.
По всей комнате стояли чучела птиц – цапель, фазанов и зимородка.
– Мне нужен номер, – повторил он.
Музыка была танцевальная, но уже очень старая.
– Обратитесь в службу регистрации.
– Но там никого нет.
– У них все равно не найдется для вас номера. Им не разрешают селить таких, как вы. Рядом с церковью есть общежитие. Вам лучше остановиться там.
– А где эта церковь?
С преувеличенно громким вздохом она остановила пластинку, но Лейсер понял: она довольна, что есть с кем поговорить.
– Ее разбомбили, – объяснила она. – Но мы все равно говорим о ней так, словно она осталась на прежнем месте. Хотя уцелела только колокольня.
Лейсер помолчал.
– Но ведь у вас наверняка есть номера здесь, верно? Гостиница большая. – Он поставил рюкзак в угол и сел за стол рядом с ней. Провел рукой по своим густым, но сейчас немного иссохшим волосам.
– У вас усталый вид, – заметила девушка.
Внизу на его синих брюках еще с самой границы присохла грязь.
– Я провел весь день в дороге. Устанешь тут.
Она поднялась из-за стола с неторопливым чувством собственного достоинства и пошла в другой, темный угол комнаты, откуда деревянная лестница вела наверх, где тоже горел свет. Девушка окликнула кого-то, но никто не отозвался.
– Хотите «штайнхегер»? – спросила она из полумрака.
– Да.
Она вернулась с бутылкой и стаканом. На ней был плащ – тяжелый, коричневый, военного покроя, с погончиками и накладными плечами.
– Откуда вы? – спросила она.
– Из Магдебурга. Но еду на север. Нашел работу в Ростоке. – Сколько еще раз ему предстоит повторять это? – А в этом общежитии… В нем можно получить отдельную комнату на одного?
– Да, если захотите.
Света было так мало, что он не сразу сумел как следует разглядеть ее. Но постепенно она из тени превратилась в живого человека. Ей было лет восемнадцать – высокая и широкая в кости, хорошенькое личико, которое портила только плохая кожа. Того же возраста, что и мальчишка-солдат. Даже, быть может, чуть старше.
– А вы здесь кто? – спросил он.
Она промолчала.
– В смысле чем здесь занимаетесь?
Она взяла его стакан и отхлебнула джина, настороженно глядя на него поверх края стекла, как это делают красавицы в кино. Потом медленно поставила стакан на стол, не сводя глаз с Лейсера, и неожиданно прикоснулась сбоку к его волосам. Ей, видимо, казалось, что ее жесты имеют для него какой-то смысл. Но Лейсер лишь спросил:
– И давно вы здесь?
– Два года.
– И что же вы делаете?
– Сделаю все, что вы захотите, – ответила она совершенно серьезно.
– У вас бывает много работы?
– Ни черта. Здесь никого не бывает.
– А молодые парни?
– Очень редко.
– Солдаты?
Она ответила не сразу:
– Иногда солдаты. А вам известно, что задавать такие вопросы запрещено?
Лейсер отпил еще «штайнхегера» прямо из горлышка бутылки.
Она взяла его стакан и принялась вертеть в руке.
– Что творится в этом городе? – спросил он. – Я хотел приехать сюда шесть недель назад, но меня не пустили. Сказали, что Калькштадт, Лангдорн и Волькен – все закрыты. Что тогда здесь происходило?
Она кончиками пальцев стала ласкать его руку.
– Что здесь происходило? – повторил он вопрос.
– Никто ничего не закрывал.
– Да ладно врать-то, – рассмеялся Лейсер. – Они меня и близко сюда не подпустили, говорю же вам! Патрули на всех дорогах сюда и в сторону Волькена. – А сам думал: двадцать минут девятого, всего два часа до первого сеанса связи.
– Ничего не было закрыто, – возразила она и внезапно с любопытством спросила: – Значит, вы приехали с запада? Долго шли по дороге. Примерно такого, как вы, сейчас разыскивают.
Лейсер поднялся.
– Мне лучше пойти в то общежитие. – Он положил на стол деньги.
Девушка прошептала:
– У меня есть своя комната. В новом жилом доме позади Фриденсплатц. Там живут рабочие. Им на все плевать. Я делаю, что хочу.
Лейсер помотал головой и, взяв свой багаж, направился к двери. Она по-прежнему смотрела на него, и он знал: она его подозревает.
– До свидания, – сказал он.
– Я никому ничего не скажу. Возьми меня с собой.
– Я заказал «штайнхегер», – пробормотал Лейсер. – Мы с тобой ни о чем не разговаривали. Ты все время слушала музыку.
