– Почему он не меняет частоту? Почему продолжает передавать?
– Не иначе, как он забыл! Во время тренировок никогда не забывал. Я знал, что он будет работать медленно, но чтобы так! Господи! – Он машинально продолжал записывать. – Пять минут, – пробормотал он потом. – Пять треклятых минут. Да замени же ты этот паршивый кристалл!
– Вы можете напомнить ему? – спросил Леклерк взволнованно.
– Конечно же, нет. Как? Он не способен передавать и принимать одновременно!
Теперь они сидели или стояли, парализованные страхом. Джонсон повернулся к ним и произнес с жалобой и отчаянием в голосе:
– Я же повторял ему, я беспрестанно вдалбливал ему это в башку. То, что он сейчас делает, – чистой воды самоубийство! – Он посмотрел на часы. – Он передает непрерывно уже почти шесть минут. Вот ведь идиот, идиот, идиот!
– Что они предпримут? – спросил Холдейн.
– Если засекут передачу? Подключат к перехвату вторую радиостанцию. Зафиксируют линии, а потом это вопрос элементарной тригонометрии, если он будет торчать в эфире так долго. – От беспомощности Джонсон застучал ладонью по поверхности стола, глядя на передатчик, словно именно он стал источником всех проблем. – Даже дети смогут его вычислить, имея два компаса. Боже всемогущий! Прекрати, Фред. Господом молю! Прекрати!
Он записал еще несколько букв, а потом отшвырнул карандаш.
– Все это и так будет на пленке!
Леклерк повернулся к Холдейну.
– Но мы же наверняка можем что-то сделать.
– Хранить тишину, – отозвался Холдейн.
Передача прекратилась. Джонсон отстучал подтверждение приема со злостью, почти ненавистью. Потом отмотал назад магнитофонную ленту и взялся за расшифровку. Положив перед собой листок с кодами, он работал без перерыва минут около пятнадцати, по временам делая какие-то вычисления на клочке оберточной бумаги, подвернувшемся под руку. Все молчали. Закончив, Джонсон поднялся на ноги, машинально демонстрируя уважение к начальству.
– В донесении говорится: «Район Калькштадта был закрыт три дня в середине ноября, когда пятьдесят советских военнослужащих неизвестного рода войск прибыли в город. Никакой спецтехники с ними не было. Ходили слухи об учениях к северу от города. Далее контингент отправился в Росток. Фритцше не знают, повторяю, не знают на железнодорожной станции в Калькштадте. Дороги на Калькштадт не перекрыты».
Джонсон швырнул листок на стол.
– А потом следуют пятнадцать групп, в которых я ни хрена не могу разобрать. Думаю, он окончательно запутался в кодировке.
В Ростоке сержант фопо снял трубку телефона. Это был уже немолодой мужчина – седеющий и вечно погруженный в свои мысли. Послушав немного, он начал одновременно набирать номер на другом аппарате.
– Должно быть, какой-нибудь мальчишка балуется, – сказал он, продолжая набор. – На какой частоте, вы сказали? – Он поднес вторую трубку к уху и быстро заговорил в нее, трижды повторив данные о частоте. Потом положил одну трубку и вместе со второй перешел в соседнюю комнату.
– Из Витмара с вами свяжутся через минуту, – сказал он. – Они пытаются взять пеленг. Вы все еще слышите его?
Капрал кивнул в ответ. Сержант передал ему трубку.
– Это не может быть простой радиолюбитель, – пробормотал он. – Слишком грубое нарушение всех правил. Но тогда кто это? Ни один шпион в здравом уме не станет вести подобной передачи. На какой частоте он работает? Она ближе к гражданским или к военным частотам?
– Близко к военным. Очень близко.
– Странно, – сказал сержант. – Но с другой стороны, все сходится. Так они действовали во время войны.
Капрал упер взгляд во вращающиеся катушки магнитофона.
– Он все еще передает. Группами по четыре.
– По четыре? – Сержант принялся рыться в памяти, пытаясь вспомнить что-то из далекого прошлого. – Дай-ка мне послушать. Нет, ты только подумай, какой кретин! И медлителен, как дитя.
Звуки наконец задели какую-то струну в его памяти – эти зажеванные паузы и точки, короткие, словно простые щелчки. Он мог поклясться, что ему знакома эта рука… Знакома с военных времен в Норвегии… Но нет. Ни одна передача не велась тогда так медленно. Это было не в Норвегии. Быть может, во Франции? Вероятно, всего лишь игра воображения. Да, ему лишь почудилось, определенно.
– Как дитя или глубокий старик, – заметил капрал.
Зазвонил телефон. Сержант слушал всего секунду, а потом рванул с места и побежал во всю прыть. Он выскочил из корпуса дежурных и по асфальтированной дорожке устремился к офицерской столовой.
Русский капитан пил пиво, повесив китель на спинку стула. Вид у него был скучающий.
– Что вам угодно, сержант? – спросил он, давно усвоив покровительственный, снисходительный тон.
– Он появился. Человек, о котором нас предупреждали. Тот, кто убил молодого пограничника.
Капитан мгновенно поставил кружку с пивом на стол.
– Вы перехватили его?
– Мы взяли пеленг. Совместно с коллегами из Витмара. Передает группами по четыре. Очень медленная рука. Из района Калькштадта. Использует частоту, близкую к одной из наших собственных. Зоммер ведет запись на магнитофон.
– Вот ведь чертовщина, – тихо сказал капитан.
Сержант лишь нахмурил брови.
– Что он здесь ищет? Зачем они послали его сюда? – спросил он.
Капитан уже застегивал пуговицы кителя.
– Задайте этот вопрос людям в Лейпциге. Быть может, им и это известно?
21
Было уже очень поздно. Огонь в камине у Шефа пылал ровно, но он все равно недовольно и по-женски неловко ковырялся в нем кочергой. Он терпеть не мог работать по ночам.
– Вызывают в министерство, – раздраженно сказал Шеф. – В такой-то час! Нет, это никуда не годится. С какой стати им там приходить в состояние agitato
[37]
в четверг ночью? Так ведь можно испортить себе все выходные. – Он поставил кочергу на место и вернулся за стол.
– Они почему-то пришли в чудовищный ажиотаж. Какой-то идиот заговорил о «кругах на воде». Чего только людям не померещится по ночам. И, знаете, я стал ненавидеть телефоны.
Перед ним стояло сразу несколько аппаратов.
Смайли предложил ему сигарету, и Шеф взял ее, даже не взглянув, словно хотел показать, что больше не несет ответственности за движения своих конечностей.
– В какое министерство вас вызвали? – спросил Смайли.
– В леклерковское. Вы хотя бы смутно представляете, что происходит?
– Конечно, – ответил Смайли. – А вы разве нет?
