Теперь Петерс строчил в своем блокноте непрерывно. Лимас не сомневался, что где-то в комнате работает магнитофон, но последующая расшифровка записи потребует времени. То, что Петерс писал сейчас, ляжет в основу более или менее краткой телеграммы, которая отправится в Москву уже вечером, а потом девушки в советском посольстве в Гааге проведут бессонную ночь, передавая дословный текст многочасовых допросов.
– Я хочу знать ваше мнение, – произнес Петерс. – Речь идет о крупных суммах. Причем сама по себе организация их выплаты была предельно усложнена и тоже стоила немалых денег. Что вы сами думали по этому поводу?
Лимас пожал плечами.
– А что мне оставалось думать? Я посчитал, что у Шефа появился чертовски хороший источник, но поскольку я сам никогда не видел его донесений, то ничего не мог знать наверняка. Мне изначально не нравились используемые методы – слишком высокий уровень, слишком сложно, слишком умно. Почему они не могли просто назначать ему встречи и платить наличными? Неужели ему было так легко пересекать границы по своему подлинному паспорту, держа в кармане фальшивый? Все это очень сомнительно.
Настала пора напустить тумана и заставить их преследовать добычу вслепую.
– Что-то я не совсем понял вас. Поясните свою мысль.
– Я считаю, что деньги с депозитов еще никто не снимал. Предположим, речь идет о высокопоставленном агенте за «железным занавесом». Тогда деньги будут дожидаться на счетах, пока у него не появится возможность без труда получить их. По крайней мере такой вариант выглядел бы для меня логичным. Но нельзя сказать, чтобы я так уж много размышлял об этом. С чего бы? В том-то и заключалась суть нашей работы, чтобы знать лишь отдельные фрагменты целого. Вы же понимаете. А если хотите разобраться во всем до конца, то бог вам в помощь.
– Если придерживаться вашей версии, что деньги никто до сих пор не снимал, то чего ради вся эта суета с паспортами?
– Когда я работал в Берлине, мы наладили специальную систему для Карла Римека на случай, если ему понадобится срочно бежать, а связи с нами не будет. На конспиративной квартире в Дюссельдорфе лежал заготовленный для него фальшивый западногерманский паспорт. Он мог забрать его в любое время, следуя определенной и заранее оговоренной процедуре. Срок действия паспорта не мог закончиться. Этим занимался наш особый транспортный отдел, который обновлял и сам паспорт, и все необходимые визы в нем. Шеф мог применить ту же тактику в отношении своего человека. Но точно я не знаю – это всего лишь догадки.
– Тогда откуда такая уверенность, что паспорта вообще существовали?
– Об этом упоминалось в папке, курсировавшей между банковским и особым транспортным отделом, который как раз и занимается изготовлением поддельных документов и виз.
– Понятно. – Петерс ненадолго задумался, а потом вдруг спросил: – Под какими именами вы путешествовали в Копенгаген и Хельсинки?
– Роберт Ланг, инженер-электрик из Дерби. Это для Копенгагена.
– Когда именно вы были в Копенгагене? – задал новый вопрос Петерс.
– Я же сказал, пятнадцатого июня. Прилетел туда утром, примерно в половине двенадцатого.
– Каким банком вы воспользовались?
– О, ради всего святого, Петерс! – Лимас начал заметно злиться. – Королевским скандинавским. У вас все это уже записано.
– Хотел лишь дополнительно перепроверить, – невозмутимо отозвался собеседник, продолжая писать. – А в Хельсинки? Под какой фамилией вы летали туда?
– Стивен Беннетт, кораблестроитель из Плимута. И я там был, – добавил он не без сарказма, – в конце сентября.
– Вы побывали в банке в день прилета?
– Да. Это было двадцать четвертого или двадцать пятого числа, точнее не помню, как уже объяснял.
– Вы везли с собой деньги из Англии?
– Разумеется, нет. В каждом случае суммы предварительно переводились на счет резидента. Он встречал меня в аэропорту и передавал деньги в портфеле, а я доставлял их в банк.
– Кто резидент в Копенгагене?
– Петер Йенсен, владелец книжного магазина при университете.
– А какими фальшивыми именами должен был пользоваться агент?
– В Копенгагене – Хорст Карлсдорф. Думаю, что не ошибаюсь… Да, точно, Карлсдорф. Мне еще все время хотелось сказать – Карлхорст.
– Легенда?
– Менеджер из австрийского Клагенфурта.
– А во втором случае? В Хельсинки?
– Фехтманн. Адольф Фехтманн из Сент-Галлена в Швейцарии. У него еще, кажется, была ученая степень. Да, он значился как доктор Фехтманн, историк-архивист.
– Заметили закономерность? Оба псевдонима подразумевают знание немецкого языка в совершенстве.
– Да, я обратил на это внимание. Но это не может быть немец.
– Почему же?
– Не забывайте, что я возглавлял всю работу в Берлине. Мне было бы об этом известно. Высокопоставленный агент в Восточной Германии находился бы на связи с Берлином. Я бы все о нем знал. – Лимас встал, подошел к столику и налил себе виски. О Петерсе он не позаботился.
– Но вы сами сказали, что в данном случае были приняты чрезвычайные меры предосторожности, введены особые процедуры. Возможно, они посчитали, что вам не нужно ни о чем знать.
– Не несите чепухи, – снова взъелся Лимас. – Конечно же, я был бы в курсе.
Этой точки зрения он будет держаться до упора вопреки всякой логике: даст им ощущение, что они умнее, добавив таким образом достоверности своим показаниям.
«Они захотят сделать из всего собственные выводы вопреки вашему мнению, – предупреждал Шеф. – Мы должны подкинуть им для этого материал, но высказывать скептицизм по поводу их возможных выводов. Сделаем ставку на их интеллект и самоуверенность, на их подозрительность друг к другу – вот какой будет наша тактика».
Петерс кивнул, словно только что убедился, насколько печальной может быть иногда правда для любого из нас.
– Вы – очень гордый человек, Лимас, – повторил он сказанные раньше слова.
Вскоре после этого Петерс покинул его. Пожелав Лимасу хорошо провести остаток дня, он ушел по дороге, ведущей вдоль моря, еще до того как наступило время обеда.
10
День третий
Петерс не вернулся ни позже в тот же день, ни назавтра утром. Лимас торчал в четырех стенах, с нарастающим раздражением ожидая хоть каких-то сообщений, но их не поступало. Он обратился к хозяйке дома, но та лишь улыбнулась в ответ, пожав своими полными округлыми плечами. На следующее утро около одиннадцати часов он решил прогуляться по берегу, купил сигарет и с тоской смотрел на море.
У полосы прибоя на пляже стояла девочка и кидала кусочки хлеба чайкам. Он видел только ее спину. Морской ветер играл длинными черными волосами и раздувал пальто, отчего ее фигура напоминала лук, нацеленный в сторону воды. И именно в этот момент он осознал, как много дала ему Лиз: нечто, к чему он должен вернуться и вновь обрести, если ему только удастся добраться до Англии. Это было умение дорожить незначительными на первый взгляд вещами, вера в реальность нормальной, обыкновенной жизни; простота, с которой можно было положить в бумажный пакет кусок хлеба, отправиться к морю и кормить чаек. Уважение к обыденности, которое ему прежде попросту не доводилось испытывать, да и обстоятельства не позволяли, – будь то хлеб для птиц или любовь. Ему необходимо вернуться и снова найти это. Вернее, позволить Лиз опять подарить ему это. Неделя, быть может, две – и он вернется домой. Шеф сказал, что ему позволят оставить себе все, что он получит, а значит, денег хватит. С пятнадцатью тысячами фунтов, выходным пособием и пенсией из Цирка человек, как выразился бы Шеф, может себе позволить вернуться с холода.
