– Им платят не за то, чтобы они думали, – ответил Петерс и, повернувшись к одному из них, спросил по-немецки: – Он придет или нет?
Немец пожал плечами и посмотрел в сторону машины.
– Придет, – сказал он. – Ему нравится появляться последним.
Они вошли в сопровождении одного из охранников. Внутри дом напоминал скорее частично обновленную охотничью хижину. Маломощная бледная лампочка под потолком давала тусклое освещение. Кругом царил дух запустения, из углов несло плесенью, словно домом давно никто не пользовался. Там и здесь были видны свидетельства его принадлежности государственной организации – схема эвакуации на случай пожара и размещения средств борьбы с огнем, казенная зеленая краска на дверях, тяжелые пружинные замки, а во вполне комфортабельной гостиной тяжелая темная мебель, уже сильно поцарапанная, соседствовала с неизбежными портретами советских вождей. Для Лимаса все это лишь служило подтверждением принадлежности Абтайлунга к неповоротливой бюрократической машине. Впрочем, разве нельзя было сказать того же и о Цирке?
Петерс сел, Лимас последовал его примеру. Прождав еще десять минут или даже немного дольше, Петерс обратился к одному из двух мужчин, продолжавших стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу, у противоположной стены комнаты:
– Пойдите и напомните ему, что мы ждем. И найдите нам еды, мы голодны. – Когда один из охранников уже выходил, он добавил: – И виски, прикажите им принести для нас виски и стаканы.
Мужчина в ответ сделал неопределенный, но откровенно не слишком дружественный жест рукой и вышел, оставив дверь за собой открытой.
– Вам доводилось бывать здесь раньше? – спросил Лимас.
– Да, – кивнул Петерс, – несколько раз.
– Зачем?
– Со схожими целями. Не совсем аналогичными, но по работе.
– С Фидлером?
– Да.
– Он хороший профессионал?
Петерс пожал плечами.
– Для еврея не так уж плох, – ответил он, но в этот момент Лимас услышал звуки из прихожей, повернулся и увидел в дверях Фидлера. В одной руке он держал бутылку виски, в другой – стаканы и какую-то минеральную воду. Ростом был не выше пяти футов шести дюймов. На нем был темно-синий однобортный костюм, причем пиджак был длиннее, чем следовало. Выглядел он довольно ухоженным, но все равно слегка напоминал какого-то лоснящегося зверька, а его глаза действительно имели светло-карий оттенок. Фидлер посмотрел сначала не на них, а на охранника, стоявшего рядом с дверью.
– Можете тоже идти, – сказал он с легким саксонским акцентом. – Отправляйтесь и передайте своему напарнику, чтобы принес нам еды.
– Я уже попросил об этом, – пожаловался Петерс. – Они знают, что нам нужно, но пока ничего не принесли.
– О, это настоящие снобы, – иронично заметил Фидлер по-английски. – Они считают, что кормить нас – обязанность прислуги.
Всю войну Фидлер провел в Канаде. Лимас читал об этом в его личном деле, и акцент стал дополнительным напоминанием. Его родители были еврейскими беженцами из Германии, марксистами, и только в 1946 году семья вернулась домой, горя желанием любой ценой принять участие в строительстве нового немецкого государства по сталинскому образцу.
– Привет, – Фидлер обратился к Лимасу, как к старому знакомому, – рад вас видеть.
– Привет, Фидлер.
– Вот вы и оказались в конце пути.
– Что за чушь вы несете? – тут же вскинулся Лимас.
– Я всего лишь имею в виду, что вопреки любым обещаниям Петерса дальше на восток вы не отправитесь. Уж извините, – он произнес эту фразу с откровенным удовольствием.
Лимас повернулся к Петерсу.
– Это правда? – его голос дрожал от гнева. – Это правда? Отвечайте!
Петерс кивнул.
– Да. Я всего лишь исполнял роль посредника. Нам пришлось прибегнуть к такому способу. Простите, – счел необходимым добавить он.
– Но почему?
– Форс-мажор, – ответил за него Фидлер. – Ваш первый допрос должен был состояться на Западе, где только посольство могло обеспечить необходимые для этого условия. У Германской Демократической Республики нет посольств на Западе. Пока нет. И потому наши союзники согласились предоставить нам свои помещения, средства связи и иммунитет, которыми не обладаем сейчас мы сами.
– Вы – мерзавцы, – прошипел Лимас, – законченные лживые мерзавцы! Вы знали, что я никогда не свяжусь с вашей прогнившей насквозь организацией. Вот в чем истинная причина, не так ли? И потому подставили мне русского.
– Мы использовали возможности советского посольства в Гааге. А что нам оставалось делать? На первых же порах это была исключительно наша собственная операция. И все шло по плану. Никто не мог предположить, что английская контрразведка так быстро поймет, на что вы решились.
– Никто не мог, говорите? А не вы ли сами меня подставили? Ведь так оно и было, Фидлер. Или будете это отрицать?
«Не забывайте демонстрировать свою неприязнь к ним, – поучал его Шеф. – Тем больше они станут ценить полученную от вас информацию».
– Совершенно абсурдное предположение, – коротко ответил Фидлер. Потом посмотрел на Петерса и сказал что-то по-русски. Петерс кивнул и поднялся.
– До свидания, Лимас, – произнес он. – Удачи вам.
Едва заметно улыбнувшись, он попрощался с Фидлером и направился к двери. Взявшись за ручку, обернулся и еще раз обратился к Лимасу:
– Желаю удачи.
Ему явно хотелось, чтобы Лимас как-то отозвался, но тот словно и не слышал его. Он заметно побледнел, а руки держал по швам, выставив вверх большие пальцы, словно готовился к драке. Петерс продолжал стоять в дверях.
– Мне следовало догадаться, – произнес наконец Лимас, и в его голосе отчетливо звучали нотки обиженного и одновременно очень обозленного человека. – Я должен был знать, что у вас, Фидлер, никогда не хватит смелости самому проделать всю грязную работу. Как типично для вашей гнилой недоношенной полустраны и для вашей жалкой спецслужбы! Вам приходится просить старшего брата играть за вас роль сутенера. Хотя вас вообще нельзя считать страной, вас не существует. А вместо правительства у вас низкопробная диктатура политических неврастеников. – Потом он ткнул указательным пальцем в сторону Фидлера и заорал: – И таких, как ты, я хорошо знаю, гнусный садист. Это вполне в твоем характере. Всю войну отсиживался в Канаде, ведь так? В тихом уютном местечке. Держу пари, ты прятал свою маленькую безмозглую головку в подол своей мамочки всякий раз, когда над вами пролетал самолет. И кто ты теперь? Карлик, пресмыкающийся перед Мундтом, пока двадцать две русские дивизии стоят у порога твоего дома. Что ж, мне будет жаль тебя, Фидлер, потому что однажды ты проснешься и увидишь, как они уходят. Вот тогда пробьет твой смертный час, и ни мамочка, ни старший брат не спасут тебя от заслуженной кары.
