– Не вижу, чем мы рискуем.
– Положим. Но чего вы таким образом добьетесь?
– Если деньги сняли со счетов, что, не могу не согласиться, представляется сомнительным, то мы узнаем, где находился агент в конкретный день. А это весьма полезная информация для сопоставления.
– Вы витаете в облаках, Фидлер. Вам никогда не поймать его на основе таких ограниченных сведений. Оказавшись на Западе, он может обратиться в консульство даже небольшого города и получить визу в любую страну. И как вы тогда отследите его перемещения? С чем будете сопоставлять? Вы даже не уверены, что он восточный немец. Кто ваша цель?
Фидлер ответил не сразу. Сначала он какое-то время всматривался в глубь долины.
– Вы сами сказали, что привыкли иметь доступ лишь к ограниченным данным, вот и я не могу ответить на ваш вопрос так, чтобы не рассказать вам, чего вам знать не следует. – Он еще немного подумал, прежде чем продолжить: – Но могу вас заверить, что операция «Роллинг стоун» была направлена против нас.
– Вас?
– Против ГДР. – Он улыбнулся. – Против восточной зоны, если вам так больше нравится. Меня мало волнуют расхождения в терминах.
Лимас внимательно всмотрелся в лицо Фидлера. Его карие глаза изменили выражение.
– А как насчет меня? – спросил он. – Допустим, я откажусь писать письма? – Его голос зазвучал громче. – Не пора ли обсудить мою судьбу, Фидлер?
Тот кивнул.
– Почему бы и нет? – ответил он дружелюбно.
Они немного помолчали, и продолжать пришлось самому Лимасу:
– Я выполнил свою миссию, Фидлер. Вы и Петерс выжали все, что мне известно. Я не давал согласия еще и писать куда-то – это может оказаться весьма опасным делом и иметь для меня самые плачевные последствия. Вам-то теперь все равно. Для вас я больше особой ценности не представляю.
– Позвольте мне быть с вами до конца откровенным, – отозвался Фидлер. – Как вы прекрасно знаете, существуют две стадии допросов перебежчика. В вашем случае первая стадия близка к завершению: вы рассказали нам все, что мы только успевали записывать. Вы не сообщили нам, как ваша секретная служба использует булавки и скрепки, потому что мы вас об этом не спросили, а вам такая информация показалась не стоящей внимания. Таким образом, с обеих сторон происходил процесс подсознательной селекции. Однако всегда существует вероятность – и это предмет для беспокойства, Лимас, – что через месяц или два нам совершенно неожиданно насущно потребуются сведения как раз о булавках и скрепках. Обычно для этого предусмотрена вторая стадия, то есть та часть нашей сделки, от которой вы решительно отказались в Голландии.
– Вы хотите сказать, что собираетесь и дальше держать меня на коротком поводке?
– Профессия перебежчика, – с улыбкой заметил Фидлер, – требует огромного запаса терпения. Вот почему очень немногие годятся на эту роль.
– Как долго?
Фидлер молчал.
– Ну и как же долго?
Фидлер вдруг заговорил с нежданным пылом:
– Даю вам слово, что при первой же возможности отвечу на ваш вопрос. Вы же понимаете, я вполне мог соврать. Назвать срок в месяц или даже меньше, чтобы сохранить ваше расположение ко мне. Но я говорю вам честно – не знаю, и это правда. Вы навели нас на след, и пока мы не проверим его, я и слышать не захочу о том, чтобы отпустить вас на все четыре стороны. К тому же потом, если все сложится так, как я предполагаю, вам очень понадобится друг, и я стану для вас другом. Клянусь честью истинного немца.
Лимас был так ошеломлен, что какое-то время хранил молчание.
– Хорошо, – сказал он наконец, – я сыграю в вашу игру, Фидлер, но если вы обманете меня, то найду любой способ, чтобы свернуть вам шею.
– В этом может не возникнуть необходимость, – спокойно отреагировал Фидлер.
Человек, который существует отдельно от всех, не вместе с другими, а сам по себе, подвержен очевидным опасностям психологического свойства. Само по себе искусство обмана не требует каких-то чрезвычайных талантов: оно приобретается практикой, совершенствуется с опытом, и овладеть его приемами способно большинство из нас. Но в то время как «вор на доверии», лицедей или профессиональный мастер карточного блефа могут в любой момент прекратить представление и снова стать обычными людьми, у агента секретной службы подобной возможности расслабиться нет. Для него обман становится главным оружием самозащиты. Причем обороняться ему приходится не только от внешних, но и от внутренних факторов, бороться с самыми, казалось бы, естественными порывами: к примеру, он может зарабатывать очень приличные деньги, но его роль не позволит обзавестись хотя бы бритвой; будучи эрудитом, он вынужден изображать из себя человека, от которого не дождешься ничего, кроме заурядных банальностей; хороший муж и отец, он под давлением обстоятельств вынужден таиться и отдаляться от тех, кому так естественно было бы полностью доверять.
Отлично зная обо всех соблазнах, одолевающих человека, живущего в полной изоляции своей лжи, Лимас взял на вооружение метод, который был самым надежным из всех. Даже оставаясь наедине с собой, он заставлял себя жить, как тот персонаж, чью роль он сейчас по необходимости играл. Говорят, что Бальзак на смертном одре живо интересовался здоровьем и благополучием придуманных им персонажей. Точно так же и Лимас, не преувеличивая силы своего воображения, полностью идентифицировал себя с созданным в своем воображении образом. Причем личные качества, которые он демонстрировал Фидлеру: некоторая беспокойная неуверенность в себе, панцирь высокомерия, под которым прятался стыд, – были не чисто напускными манерами, а лишь многократно усиленными чертами характера, которыми Лимас мог бы обладать на самом деле. Отсюда взялись и слегка шаркающая походка, пренебрежение к собственной внешности, неразборчивость в еде и все возраставшая зависимость от спиртного и табака. Даже оставшись один, он не изменял навязанным себе привычкам. Он даже слегка их преувеличивал, мысленно жалуясь на вред, который наносит личности его профессия. И лишь в редкие моменты, как сейчас, ложась спать ночью, позволял себе опасную роскошь признания той большой лжи, в которой проходило его существование.
Шеф оказался феноменально прозорлив. Фидлер, как лунатик во сне, позволил буквально за руку завести себя в ловушку, заготовленную для него Шефом. Было даже несколько странно наблюдать постепенно нараставшее совпадение интересов Фидлера и Шефа. Порой начинало складываться впечатление, что они разработали весь план совместно, а Лимасу поручили привести его в исполнение.
Впрочем, это вполне могло оказаться правдой. Уж не Фидлер ли был тем Особым Агентом, которого Шеф всеми силами стремился защитить? Однако в подобных вопросах Лимас приучил себя не проявлять излишнего любопытства: он знал, что его умозаключения все равно ни к чему хорошему не приведут. Тем не менее он от всей души надеялся, что все так и есть. Потому что в таком случае у него появлялся шанс – пока всего лишь призрачный шанс – вернуться домой.
