Леклерк на минуту вышел из состояния задумчивости и улыбнулся.
– Я вам кое-что расскажу о «легендах», хотя скоро вы все усвоите. Прежде всего никогда не давайте о себе информации сами. Никто и не ждет, чтобы вы им начали рассказывать о себе. С какой стати? Почва подготовлена: консулу мы отправим телетайп. Предъявите свой паспорт и будете действовать по обстановке.
– Я постараюсь, – сказал Эвери.
– У вас все получится, – с энтузиазмом заверил Леклерк, и оба заулыбались.
– Далеко там до города? – спросил Эвери. – От аэропорта?
– Примерно три мили. Это базовый аэропорт в основном для трех горнолыжных курортов. Бог знает, чем там занимается целыми днями наш консул.
– А до Хельсинки?
– Разве я вам не сказал? Сто миль. Быть может, немного больше.
Эвери предложил сесть в автобус, но Леклерк наотрез отказался вставать в очередь, и они так и остались торчать на углу. Его снова увлекла тема официального автотранспорта.
– Невероятно абсурдная ситуация, – сказал он. – В прежние времена у нас была своя квота, а теперь остались только два фургона, причем министерство финансов не разрешает даже платить шоферам сверхурочные. Как в таких условиях я могу руководить департаментом?
В результате им пришлось идти пешком. Леклерк держал адрес в голове: у него вошло в привычку запоминать такие вещи наизусть. Продолжительная прогулка с начальником создавала для Эвери некоторые неудобства, потому что Леклерку приходилось прибавлять шаг, чтобы поспевать за гораздо более длинноногим младшим коллегой. Поэтому Эвери старался себя контролировать, но порой забывался, и Леклерк, пыхтя, ускорял ход, чтобы не отстать. Сеял мелкий дождик. По-прежнему стоял зверский холод.
Было время, когда Эвери питал к Леклерку глубокую и почтительную любовь. Леклерк обладал странной способностью вызывать в другом чувство вины, словно тот мог служить лишь неадекватной заменой какому-то его умершему или уехавшему другу. Кому-то, кто был рядом с ним, а теперь пропал; быть может, даже целому миру, поколению людей, которые создали его таким, а потом оставили на произвол судьбы. Вот почему в какой-то момент Эвери мог ненавидеть его за откровенные манипуляции, за покровительственные жесты, как ребенок не любит снисходительных родительских ласк, но уже через секунду готов был грудью встать на его защиту, чувствуя свои ответственность и незаменимость. Несмотря на все сложности, возникавшие в их отношениях, Эвери был благодарен Леклерку за то, что он взял его под свое крыло, и вот так между ними возникла нежная тяга друг к другу, которая характерна обычно для людей слабых. Один создавал фон, на котором выгоднее смотрелся второй.
– Было бы неплохо, – внезапно сказал Леклерк, – если бы вы взяли на себя часть работы с Майской Мушкой.
– Я буду только рад.
– Когда вернетесь, разумеется.
Они нашли нужный им адрес на карте. Номер 34, «Роксборо-гарденс». Переулок уходил в сторону от Кеннингтон-Хай-стрит. Вскоре мостовая стала заметно более неровной и грязной, дома теснее лепились друг к другу. Газовые фонари горели желтым светом, плоские, как луны, вырезанные из бумаги.
– Во время войны они даже позволили нам открыть небольшое общежитие для сотрудников.
– Возможно, им придется пойти на это снова, – предположил Эвери.
– Я двадцать лет не наносил подобных визитов.
– Вам приходилось все делать одному? – спросил Эвери и сразу пожалел, что задал этот вопрос. Леклерк был натурой очень ранимой.
– Тогда все было проще. Мы без особых фантазий говорили, что человек пал за отечество. Нам не рекомендовалось сообщать подробности, да их никто и не ожидал.
«Значит, все-таки это были „мы“, – отметил Эвери. – Какой-нибудь парень из числа тех улыбчивых лиц на стене».
– Они погибали каждый день. Наши пилоты. Мы совершали разведывательные полеты, выполняли спецзадания, если вы понимаете, о чем я… Иногда мне так стыдно: я даже не помню всех по именам. А некоторые были такими молодыми.
Перед мысленным взором Эвери промелькнула траурная, трагическая процессия пораженных горем и ужасом лиц – матери, отцы, невесты и жены, – а потом он представил Леклерка в их окружении с выражением сочувствия, но и твердости в глазах, какое бывает у политиков, когда они посещают места бедствий.
Они оказались на вершине холма. Район выглядел на редкость убогим. Улица спускалась к рядам запущенных, словно безглазых домов, над которыми возвышалось единственное высокое многоквартирное здание: «Роксборо-гарденс». Цепочка огней из окон отражалась в покрытой глазурью черепице, снова и снова разделяя все огромное строение на отдельные соты квартир. Это была действительно громадная постройка, даже несколько своеобразная в своей уродливости. Она знаменовала собой новую эпоху, а у ее подножия простерлись неприглядные остатки старой: покосившиеся, облезлые, закопченные домики, мимо которых под дождем мелькали печальные лица намокших под дождем прохожих, походивших на обломки плавника, прибитые волной в угол заброшенной гавани.
Маленькие кулачки Леклерка плотно сжались, он стоял совершенно неподвижно.
– Здесь? – спросил он. – Тейлор жил здесь?
– Да, а что здесь странного? Это часть новой городской планировки, перестройка старых кварталов…
А потом до Эвери дошло. Леклерку снова стало стыдно. Тейлор бессовестно обманул его. Это было совсем не то общество, на защите безопасности которого они стояли. Для этих трущоб с торчавшей в центре местной Вавилонской башней не находилось места в картине мира, каким он рисовался Леклерку. Только вообразите: члену дружной команды Леклерка приходилось тащиться отсюда, дыша вонью и смрадом, в святая святых департамента! Разве ему настолько не хватало денег? Разве не подрабатывал он еще и на командировках, как делали они все, чтобы скопить несколько сотен и подобрать себе более приличное жилье, выбравшись из этой клоаки?
– Здесь ничем не хуже, чем на Блэкфрайарз-роуд, – невольно вырвалось у Эвери – эта фраза должна была послужить утешением.
– Всем известно, что когда-то мы располагались на Бейкер-стрит, – огрызнулся Леклерк.
Они поспешно преодолели остаток пути до входа в многоквартирный дом, пройдя мимо витрин лавчонок, забитых подержанной одеждой и ржавыми электрическими плитками – то есть тем дешевым барахлом, какое покупают только совсем уж бедняки. Среди них бросался в глаза канделябр со свечами, такими пожелтевшими и запыленными, словно его достали из кладбищенского склепа.
– Какой номер квартиры? – спросил Леклерк.
– Вы сказали, тридцать четыре. Но я подумал, это номер дома.
Они прошли мимо массивных колонн, грубо украшенных мозаикой, и дальше следовали, руководствуясь пластмассовыми табличками, на которых розовой краской были написаны номера. Им пришлось протиснуться между старыми автомобилями, и перед ними наконец возник подъезд из железобетона, где на приступке уже стояли привезенные утром картонки с молоком. Дверь отсутствовала. От входа сразу начинался лестничный пролет с прорезиненными ступеньками, поскрипывавшими под ногами. Отовсюду несло кухонными запахами и жидким мылом, которое обычно заливают для мытья рук в туалетах при вокзалах. На густо оштукатуренной стене от руки была сделана надпись с просьбой не шуметь. Где-то работало радио. Они преодолели еще два таких же лестничных пролета и остановились перед зеленой, наполовину застекленной дверью. К стеклу были приклеены цифры из белого бакелита: три и четыре. Леклерк снял шляпу и стер пот с висков. Складывалось впечатление, что он собирался войти в церковь. Дождь был, видимо, сильнее, чем казался. Они это поняли только сейчас, заметив, как промокли их пальто. Леклерк нажал на кнопку звонка. Эвери внезапно овладел испуг; он искоса посмотрел на старшего коллегу, думая: ты опытнее – тебе с ней и разговаривать.
