– Джон, в отделе регистрации творится полный бардак, и мы оба знаем это. Документы не сдаются как положено, папки не возвращаются в оговоренные сроки. – Он в отчаянии покачал головой. – А досье по грузоподъемности торгового флота не могут найти с середины октября. Оно словно растворилось в воздухе.
– Адриан Холдейн дал указание провести поиски, – сказал Эвери. – Мы все отвечаем за документацию, а не только он один. Да, досье иногда теряются, но это первый случай с самого апреля, Брюс. Мне это не кажется катастрофой, если учесть, какое общее количество бумаг проходит через наши руки. Папки хранятся в образцовом порядке. Насколько я понимаю, наш каталог аналитических документов – это вообще нечто уникальное. И все это организовал Адриан, не так ли? Но если уж ты так сильно обеспокоен, почему бы тебе не поговорить с ним об этом напрямую?
– Нет-нет. Это важно, но не до такой степени.
Вошла Кэрол и принесла чай. Вудфорд пил из огромной глиняной кружки, на которой были крупно выдавлены его инициалы. Поставив поднос на стол, Кэрол не удержалась:
– Уилф Тейлор мертв.
– Я здесь с часу, – соврал Эвери, – занимаюсь как раз этим делом. Мы трудимся всю ночь не покладая рук.
– Директор очень расстроен, – сказала она.
– Что ты знаешь о его жене, Кэрол?
Это была со вкусом одетая девушка, ростом чуть выше Сэры.
– С ней никто из наших никогда не встречался. – Она вышла из комнаты.
Вудфорд проводил ее взглядом. Он вынул изо рта трубку и ухмыльнулся. Эвери понял: сейчас он может заявить, что спал с Кэрол или как хорошо было бы с ней переспать, и от этой мысли его передернуло.
– Это твоя жена сделала такую чудесную кружку, Брюс? – быстро спросил он. – Говорят, она у тебя почти профессиональный гончар.
– Да, и блюдце тоже ее работы, – ответил Вудфорд и принялся рассказывать о курсах, которые посещала жена, как популярно это занятие у них в Уимблдоне и какое удовольствие получает супруга.
Время приближалось к одиннадцати; было слышно, что в коридоре стало многолюднее.
– Мне пора отправляться в соседний офис и проверить, готов ли босс, – сказал Эвери. – Последние восемь часов дались ему нелегко.
Вудфорд взял свою кружку и отхлебнул чаю.
– Если появится возможность, намекни боссу про отдел регистрации, Джон. Мне бы не хотелось пока поднимать этот вопрос при всех. Адриан совсем перестал следить там за порядком.
– Сейчас наш директор очень устал и перегружен делами, Брюс.
– Не сомневайся, я понимаю.
– Тогда ты должен знать и то, что он вообще не любит лезть в дела Холдейна. – Когда они уже подошли к двери его кабинета, Эвери повернулся к Вудфорду и неожиданно спросил: – Ты не помнишь, служил ли у нас когда-нибудь офицер по фамилии Маллаби?
Вудфорд замер на месте.
– Боже мой! Конечно, помню. Молоденький парнишка вроде тебя. Это было во время войны. О господи! – А потом добавил очень серьезно в несвойственной ему манере: – Только не упоминай его фамилию при боссе. Он очень переживал гибель Маллаби. Тот выполнял у нас особо важные полеты. И они с боссом в какой-то степени очень сблизились.
При свете дня кабинет Леклерка уже казался не столько запущенным, сколько временным пристанищем для своего хозяина. Складывалось впечатление, что его заняли в спешке и в срочном порядке, не зная, надолго ли. На раскладном столике были расстелены карты – не две или три, а десятки, причем некоторые имели такой масштаб, что на них отчетливо просматривались не только городские улицы, но и отдельные дома. Ленты телетайпных сообщений, наклеенные на розовую бумагу, целой пачкой крепились к доске объявлений с помощью бульдожьего вида зажима, напоминая типографские гранки, ожидавшие корректуры. В углу уже успели установить кровать, застеленную шерстяным покрывалом. Рядом с раковиной висело чистое полотенце. Рабочий стол тоже сменили на серый металлический и явно казенный. Стены покрывала пыль. Местами кремовая краска облупилась, обнажив внизу слой зеленой. Это была маленькая квадратная комната с занавесками из министерства работ
[25]
. Как раз по поводу этих занавесок возник единственный скандал во время последней попытки Леклерка привести свой кабинет в порядок – он потребовал выдать ему шторы, которые соответствовали бы его положению в иерархии государственных служащих. Но, насколько знал Эвери, других усилий хоть что-то улучшить его начальник не предпринимал. Камин почти погас. В особенно ветреные дни, когда этот камин не желал разгораться вообще, Эвери, сидя на своем рабочем месте, мог слышать, как в соседней трубе слоями осыпается налипшая изнутри сажа.
Сейчас Эвери наблюдал, как в кабинет по очереди входили его коллеги. Сначала Вудфорд, потом Сэндфорд, Деннисон и Маккаллох. Все они уже знали о Тейлоре. Было нетрудно себе представить, как новость распространилась по департаменту в виде сенсации, возбуждающей повышенное любопытство, передаваясь из комнаты в комнату, придавая пикантность рядовому рабочему дню, а сотрудникам ненадолго прибавляя оптимизма, как известие о прибавке жалованья. И они наблюдали за Леклерком, как заключенные наблюдают за начальником тюрьмы, и выжидали. Его обычная линия поведения была им давно известна, но сегодня он вынужден будет ее нарушить. Во всей конторе не осталось ни одного человека, который не слышал бы, что Леклерка вызвали на службу посреди ночи и даже спать ему пришлось в рабочем кабинете.
Они расселись за столом для совещаний, со стуком ставя на него свои чашки с чаем, как школьники во время обеденной перемены. Леклерк занял кресло во главе, остальные расположились по сторонам. Стул в дальнем конце стола оставался свободным. Вошел Холдейн, и уже по его виду Эвери сразу понял, что сегодняшнее совещание станет противостоянием Леклерка и Холдейна.
Глядя на пустующий стул, Холдейн сказал:
– Как я понимаю, мне приготовили местечко на самом сквозняке.
Эвери мгновенно поднялся, но Холдейн уже успел сесть.
– Не стоит беспокоиться, Эвери. Я уже болен, и здесь ничего не изменишь. – Он закашлялся, как кашлял всегда. Даже лето не приносило ему облегчения: кашель бил его вне зависимости от времени года.
Остальные беспокойно заерзали на своих местах. Вудфорд взял с подноса ломтик бисквита. Холдейн посмотрел на камин.
– Неужели министерство работ не могло организовать что-нибудь получше этого? – спросил он.
– Идет дождь, – ответил ему Эвери. – А в дождь камин не разгорается. Пайн пытался растопить его, но все бесполезно.
– Ах вот как.
Холдейн был лысеющим сухопарым мужчиной с четкими чертами лица и длинными беспокойными пальцами. Он был замкнут, двигался неторопливо, казался усталым, ворчливым и суровым. Казалось, он испытывал легкое презрение ко всему, работал когда ему вздумается и прислушивался только к собственному мнению. Увлекался он разве что кроссвордами и акварелями девятнадцатого века.
