Я немного посмотрел телевизор, но по двум каналам показывали тот же футбол, а по третьему – гольф, что еще хуже. Старая спальня Клэр теперь перешла к Конни, но в шкафу остались кое-какие ее книжки в мягкой обложке, и я решил почитать Агату Кристи. Клэр говорила, что она писала простым языком, и было интересно вести расследование вместе с мисс Марпл или Эркюлем Пуаро. Я вошел и увидел в углу гитару Кона в окружении разбросанных старых выпусков журнала «Синг аут!». Посмотрев на гитару, которую уже давно не брали в руки, я подумал: Интересно, а получится ли у меня сыграть на ней «Cherry, Cherry»?
Я помню этот момент так же ясно, как свой первый поцелуй, потому что сама мысль показалась какой-то нелепой и совершенно не связанной с тем, о чем я думал, когда входил в комнату Кона. Я мог бы поклясться в этом на стопке Библий. Это даже не было похоже на мысль. Это было похоже на голос.
Я взял гитару и сел на кровать Кона. Сначала не притрагивался к струнам, а просто подумал об этой песне еще немного. Я знал, что на акустической гитаре Конни это будет звучать хорошо, потому что «Cherry, Cherry» строится на акустическом риффе (хотя самого этого слова я тогда не знал). Я прокрутил эту песню в голове и поразился тому, что понимаю, где меняются аккорды, и даже слышу их. Я знал о них все, за исключением того, где они прятались на грифе.
Я схватил наугад экземпляр «Синг аут!» и принялся искать блюз, причем не важно какой. Нашел один под названием «Turn Your Money Green», увидел, как взять аккорд ми («Вся эта хрень начинается с ми», – сказал Гектор-Цирюльник Кону и Ронни), и сыграл его на гитаре. Струны звучали глухо, но без фальши. «Гибсон» был отличным инструментом и держал настройку даже после долгого перерыва. Я прижал струны сильнее первыми тремя пальцами левой руки. Было больно, но я не обращал внимания. Потому что ми подходил идеально. Ми был божественным. И точно соответствовал звуку у меня в голове.
Кон осваивал аккорды «The House of the Rising Sun» полгода, но так и не научился переходить с ре на фа без заминки, когда переставлял подушечки пальцев на другие струны. Я выучил трехаккордный рифф «Cherry, Cherry» – от ми к ля, потом к ре и обратно к ля – за десять минут и понял, что могу использовать те же три аккорда, чтобы сыграть «Gloria» группы «Shadows of Knight» и «Louie, Louie» группы «Kingsmen». Я играл, пока левая рука не онемела, а пальцы не заныли от боли. Наконец я остановился, но не потому, что хотел, а потому, что больше не мог продолжать. И не мог дождаться, когда смогу начать снова. Меня не волновали ни «New Christy Minstrels», ни «Ian», ни «Sylvia», ни другие дебилы, исполнявшие фолк, но я мог играть «Cherry, Cherry» день напролет, потому что эта песня меня заводила.
Если я научусь прилично играть, думал я, не исключено, что Астрид Содерберг начнет видеть во мне не только источник списывания домашней работы. Но даже это соображение отошло на второй план, ибо игра наполнила мою жизнь смыслом. Она была самоценной и эмоционально правдивой. Игра позволила мне вновь почувствовать себя настоящим человеком.
Три недели спустя, тоже в субботу после обеда, Кон рано вернулся домой после игры, решив не оставаться на традиционный пикник, который устраивали после матча болельщики. Я сидел на верхней ступеньке лестницы и наигрывал «Wild Thing»[7]
. Я думал, что он взбесится и отнимет гитару, да еще обвинит меня в святотатстве за игру трехаккордного идиотизма группы «Troggs» на инструменте, предназначенном для таких душевных протестных песен, как «Blowin’ in the Wind».
Но Кон в тот день сделал три тачдауна, да еще установил рекорд школы по дистанции, которую сумел пробежать с мячом в руках; к тому же его команда пробилась в плей-офф группы C. И он ограничился тем, что сказал:
– Это, наверное, самая тупая песня из тех, что крутят по радио.
– Нет, – не согласился я. – Самая тупая – «Surfin’ Bird». Если хочешь, могу сыграть и ее.
Кон послал меня к черту. Он мог себе это позволить, потому что мама была в саду, отец с Терри трудились в гараже над «Дорожной ракетой III», а наш старший религиозный брат больше не жил дома. Как и Клэр, Энди теперь учился в Университете Мэна (который, по его словам, кишел «бесполезными хиппи»).
– Но ты не против, если я на ней поиграю, Кон?
– Отрывайся! – разрешил он, обходя меня. На его щеке красовался большой синяк, и от него пахло по́том. – Но если сломаешь, то мало не покажется.
– Не сломаю.
Гитаре я действительно ничего не сделал, а вот струн порвал немало. В отличие от фолк-музыки, рок-н-ролл со струнами не дружит.
В 1970 году я перешел в среднюю школу, расположенную за рекой Андроскоггин в Гейтс-Фоллз. Кон, уже учившийся в выпускном классе, стал важной персоной благодаря спортивным успехам и включению в почетный список лучших учеников; он меня просто не замечал. Это было хорошо и ничуть меня не огорчало. К сожалению, не замечала меня и Астрид Содерберг, хотя сидела за мной в классе подготовки домашних заданий и рядом со мной – на уроках английского. Она носила конский хвост и юбки как минимум на два дюйма выше колена. Каждый раз, когда она клала ногу на ногу, я умирал. Моя одержимость ею усилилась, но как-то во время обеденного перерыва я подслушал ее разговор с девчонками, когда они сидели на трибунах болельщиков в спортзале. Я узнал, что их интересуют только старшеклассники, а я был просто никем в великой эпопее новой жизни в новой школе.
Однако кое-кто обратил на меня внимание. Этим человеком оказался долговязый длинноволосый старшеклассник, похожий на одного из бесполезных хиппи Энди. Он разыскал меня во время обеда, который я поглощал в спортзале, где устроился двумя рядами выше Астрид, сидевшей со стайкой своих подружек.
– Ты Джейми Мортон? – поинтересовался он.
Я с опаской подтвердил. Он был одет в мешковатые джинсы с заплатами на коленях, а под глазами у него темнели круги, будто он спал не больше двух-трех часов. Или много онанировал.
– Пошли в музыкальный класс, – сказал он.
– Зачем?
– Затем, что я так сказал, мелкий.
Я пошел за ним, прокладывая путь сквозь толпу учеников, которые смеялись, кричали, толкались и хлопали дверцами своих шкафчиков. Я надеялся, что меня не собираются бить. Я допускал, что ребята на год старше могут запросто отлупить из-за какого-то пустяка – хотя им и запрещалось обижать младших, на деле такое происходило сплошь и рядом. Но чтобы этим занимались ученики выпускного класса? Они вообще не замечали существования первогодков, и мой брат был тому ярким примером.
В музыкальном классе никого не было. Мне немного полегчало. Если этот парень и собирался меня вздуть, то хотя бы не прибегая к помощи приятелей. Однако вместо того чтобы бить, он протянул мне руку. Я пожал ее. Пальцы у него были вялыми и влажными.
– Норм Ирвинг.
– Рад знакомству. – На самом деле я не был в этом уверен.
