Подошел подполковник Тарамов, закончивший свой длительный телефонный доклад. Взял паспорт, просмотрел. На одном из снимков, сделанном на той же Красной площади, был с женой и сам носатый бандит.
— По Москве гулять любишь, а русского языка не знаешь… — с укором сказал Калужный.
Бандит словно не слышал, смотрел куда-то поверх головы подполковника в сторону леса.
— Не может он русского языка не знать. Он еще советскую школу оканчивал. Это судя по возрасту. Тогда всех русскому учили, — сказал Тарамов. — Родился в Урус-Мартане в семьдесят пятом году. Даже если всего два класса с горем пополам окончил, все равно по-русски разговаривать научили. Может, стоит приказать солдатам, чтобы его неназойливо допросили?
Бандит все понял и, видимо, не захотел, чтобы его носа снова кто-то касался, а потому сам сделал полшага вперед и сказал:
— Спрашивай, подполковник.
— Спрашиваю. Долго из Сирии добирались?
— Зачем из Сирии? Мы в Азербайджане жили. Домой решили пойти, властям сдаться хотели. Надоело там, домой захотелось.
— Пришли домой с боем. Почти всех ваших при переходе границы перебили. Вы прорвались и сразу сожгли село. Это у вас теперь называется — сдаться? Ладно. Не поверю, но констатирую факт. А до Азербайджана где были?
— Здесь жили. После второй войны в Азербайджан ушли. А в Москву я два раза ездил. Из Баку летел. Жена у меня в Москве работает. Навещал. По детям скучаю. Они мне Москву показывали.
— Кто у вас командир?
— Аббас был. Его на границе сразу убили. Первой очередью из пулемета.
— А кто вместо него стал?
Бандит помялся, потом пожал плечами, якобы в сомнении и в недоумении.
— Нос чешется? — откровенно спросил подполковник Тарамов.
— Имран себя объявил… — поторопился бандит с ответом.
— Где он?
— С имамом сидит.
— Как давно знаешь имама?
— Года два. Последние полгода он уже здесь был. Раньше нас вернулся.
— Где он должен был вас встретить?
— Спросите Имрана. Он с имамом договаривался. Я так понял, что здесь, на дороге.
— А Уматгиреев?
— Он с имамом пришел. Он нам базу подготовил. Чтобы жили зимой. Так имам сказал.
— А сдаваться когда? — спросил Хумид Цокович. — Или сначала побаловаться хотели? Еще пару сел сжечь?
Пленник растерялся и не знал, что ответить. Похоже, подполковник полиции был прав и он в самом деле больше двух классов не окончил, потому что не блистал умственными способностями и так легко все выложил, забыв, что говорил немногим ранее.
— Присмотреться надо было, условия обговорить… — выдавил все-таки из себя боевик. — Без договоренности как сдаваться! А в селе нас сами атаковали. Местные…
— С охотничьими кремневыми ружьями, что от прадедов достались. Почему-то людей Уматгиреева они не атаковали. Хотя тех всего четверо было.
— Я не знаю. Мы только к селу подходили, в нас начали стрелять. Мы только защищались.
— Хорошо же ты присмотрелся. На пожизненный срок себе заработал, — заметил Калужный. — Иди садись и подумай хорошенько, что еще можешь сказать, чтобы хоть минимальное снисхождение получить. Детей у тебя много. Плохо им без отца будет…
Носатый понурился.
— Габис, давай второго…
Второй подошел сам. Этот держался самоуверенно и озлобленно и смотрел при этом даже чуть насмешливо. Не выказывал ни страха, ни подавленности.
— Сержант, обыщи Имрана.
Обыску Имран не противился и знания русского языка не отрицал.
— Ты, Имран, знаешь российские законы?
— Не изучал. Руки не доходили. Пусть юристы изучают, а я простой бульдозерист. Мне это в жизни ни к чему.
— Может, и это когда-то сгодится. Я коротко объясню, к чему веду разговор. Есть у нас такая особая статья, как точно называется, я не помню, но что-то типа «сделки со следствием». Тому, кто добровольно и чистосердечно идет на сделку со следствием, во всем признается, скашивается чуть ли не половина срока.
— Может быть, и так… — вяло пожал плечами бандит. — Меня это мало волнует и на снисхождения я не рассчитываю. Более того, я отлично помню старую поговорку: «Чистосердечное признание облегчает участь, но удлиняет срок». Что можете мне приписать, докажите, я, может быть, соглашусь, может, и не соглашусь. Приписывайте…
— К тем, кто пошел на сделку со следствием, не применяется ни смертная казнь, ни пожизненное заключение. Но у тебя свои понятия, и я не буду настаивать. Хорошо, что среди вас не все такие, как ты. Но в этом и твоя беда.
Командир отделения спецназа, что обыскивал Имрана, выложил на камень рядом с командиром батальона документы и пачку каких-то бумаг. Подполковник полиции взялся рассматривать документы, а Калужный взял себе бумаги и сразу нашел среди них сложенную карту. Развернув, легко узнал местность и дорогу, на которой они сейчас находились. И это конкретное место, где велся допрос, было обведено красным кружком, из которого синяя стрелка вела на запад. И дальше по указанию стрелки и в продолжение ее шел пунктир. Юрий Михайлович так понял, что это — маршрут. Но Имран, увидев в руках комбата карту, захотел выбить ее ударом ноги. Он, конечно, понимал, что ничего с картой сделать не сможет, пока руки у него скованы наручниками. Но жест отчаяния проявился непроизвольно. Однако Калужный вовремя среагировал и успел убрать карту от ноги, которая задела только уголок листа. И тут же кулак командира отделения обрушился на челюсть Имрана. Хруст был звучным. Челюсть удара не выдержала. Имран «отключился». Наверное, еще и при падении головой сильно ударился.
— Хорошо бьешь, хлестко, — прокомментировал удар подполковник Калужный с точки зрения специалиста. — Только локоть высоковато задираешь. Не получается жесткой плоскости между кулаком, локтем и плечом. А она должна быть…
— Я второпях, товарищ подполковник. Подготовиться не успел, — попытался сержант найти оправдание.
— Вот-вот, я всегда об этом и говорю. Именно второпях автоматизм удара и проверяется. Ты должен выработать такой автоматизм, чтобы даже спросонья правильно бить. Пальцы не сломал?
— Больно слегка. Но терпимо. Сразу не поймешь, что с ними. Может, просто ушиб. Бил основательно, старался, чтоб от души получилось.
— Кулак до конца не сжимаешь. Когда крепко сожмешь, и пальцы целы останутся, и удар будет жестче. Вернемся, я с тобой отдельно позанимаюсь. А пока — оттащите этого урода на место и давайте сюда имама.
Сержант вместе с полицейским Габисом подхватили под руки Имрана и потащили к камням, где сидели остальные. Его не бросили, как мешок, а аккуратно уложили. Бандит уже начал приходить в себя и выставил перед собой скованные наручниками руки, словно защищаясь от возможных новых ударов. Имам Гойтемир, не дожидаясь тычка автоматным стволом, сам засеменил к подполковникам. Он остановился перед ними, сложив на животе руки. Богато расшитый халат его был покрыт грязью. Видимо, халат не был предназначен для таких прогулок по горам. Имам, наверное, в самом деле готовился к намазу, но по каким-то причинам отменил свою службу.
