— Какие пленные! Наших сколько полегло! — кричал пехотинец, перезаряжая карабин.
Огромного роста немецкий артиллерист, во френче, с обгоревшими рыжими волосами на непокрытой голове, отшвырнул пехотинца и с ревом пробивал себе дорогу. Он не обращал внимания на тлеющий рукав и сожженную до мяса кожу.
Свое оружие он потерял или выронил. Матвей Шмарев, оказавшийся у него на пути, увидел несколько медалей и значков на груди. Среди них выделялся серебристый орел со свастикой в когтях. Артиллерист больше надеялся на свою силу.
Он с легкостью сбил с ног Матвея, который был далеко не слабаком, и, пригнувшись, бежал к бункеру. Кто-то выстрелил вслед. Пуля вырвала клок штанины, немец продолжал свой быстрый бег.
— Уйдет!
Шмарев дал очередь с земли. Пули хлестнули артиллериста поперек широкой поясницы и словно переломили пополам.
Унтер-офицер бежал в другую сторону, огрызаясь автоматными очередями. Пехотинец поймал на мушку спину и выстрелил из винтовки, свалив унтера на бегу.
Шмарев хотел добить шевелившегося артиллериста, но увидел, как тяжело сползает по лестнице младший лейтенант Шевченко. Понял, что тот может свалиться с высоты, и побежал на выручку. Подхватил обмякшее тело:
— Сейчас… сейчас спустимся.
— Как там наши? — с трудом шевеля обожженными губами, спросил Шевченко.
— Дот горит, а наши здесь. Добиваем гарнизон.
Сквозь туман в глазах младший лейтенант не видел многочисленные мертвые тела возле дота. И наши и немцы лежали рядом. На некоторых лицах застыло выражение ненависти, которое не смогла стереть даже смерть.
Глава 6. Бункер
Бункер взять не удалось. Оставив боевое охранение и посты вокруг разрушенного дома, оказавшегося крепким орешком, капитан Ольхов отвел людей на отдых. Разместились в двухэтажном особняке с выбитыми окнами и проломом в крыше, но вполне пригодном для ночлега.
Часть бойцов ночевали во флигеле и соседнем доме. Подходы перегородили танками, в которых по очереди дежурила часть экипажей. Возбуждение, которое охватило людей, когда вступили в Берлин, сменилось усталостью. Кто-то сразу заснул, хотя Ольхов приказал почистить оружие, набить диски и магазины патронами, получить у старшины дополнительно боеприпасы.
Спящих бесцеремонно расталкивали. Повара вскипятили крепкого чаю и варили кашу с мясом. Сержанты открывали затворы автоматов и, ковырнув пальцем, показывали толстый слой пороховой гари:
— Штук двести пуль выпустил?
— Пожалуй, побольше. Диски два раза подзаряжал.
— Ну и что, думаешь, он завтра, как часы, работать будет. Все гарью забито.
— Щас почищу, — зевал от усталости и пережитого напряжения молодой боец.
— Рот закрой, ворона влетит.
Другой боец уже разбирал «ППШ» и рассказывал, что уложил пять или шесть фрицев.
— Десять! — передразнил его Вишняк.
— Ну двоих точно, — не стал спорить солдат. — Один прямо на меня выскочил. Я на спуск нажал, он, как мешок, под ноги свалился. Насквозь пробило, спину сплошь издырявило. Складной нож у него забрал. На кнопку нажмешь, лезвие выскакивает.
Другой вспоминал погибшего земляка.
— В одной деревне жили. Он на краю у речки, а я в центре. Невеста, когда провожала его, плакала, кричала в голос. А он ее за плечо схватил и заорал: «Не хорони меня раньше времени! Поняла?» Ему пуля в висок угодила, под каску. Маленькая дырочка, и крови чуть-чуть.
— Давно провожали-то?
— В прошлом году, летом.
— Другого небось та невеста уже нашла.
— Нет… ждала, письма писала.
Дала сразу знать о себе специфика городского боя. Солдаты помоложе имели утром по три-четыре гранаты, которые быстро расходовались. Теперь брали по десятку, отдавая предпочтение «лимонкам» и легким «РГ-42». Патронами тоже запасались как следует, укладывая в вещмешки просмоленные коробки по сто штук или пачки с винтовочными обоймами.
Василий Ольхов собрал свой небольшой штаб в комнате на втором этаже. Только что доложил в дивизию сведения о потерях: семнадцать убитых и около тридцати раненых.
Сообщение о потерях в штабе дивизии выслушали, как обычно, молча. Посоветовали беречь людей и сразу перешли к вопросу, сумеет ли группа взять завтра бункер.
— Нужны тяжелые минометы или гаубицы. Пока не разрушим подвальные огневые точки, ничего не добьемся.
Капитан Ольхов был не из тех, кто будет что-то выпрашивать без особой нужды. В телефоне помолчали, затем сообщили, что подойдет кто-то из артиллеристов. Надо показать ему цели на местности.
— Хорошо бы без формализма, — не выдержал капитан. — Если дадите минометы, то и мины к ним. Два десятка выстрелов ничего не решат.
— Отдыхай. Впрочем, через час жди гостей.
— Артиллеристов?
— Быстрый ты… ладно, отбой.
На ужин старшина Калинчук, кроме горячего, принес несколько трехлитровых банок компота из вишни, яблок, даже персиков. Банки открывались довольно просто — дерни резиновый язычок, и после негромкого хлопка сжатого воздуха стеклянная крышка отделялась.
Со смехом вспомнили, как месяца три назад, впервые столкнувшись с такими домашними консервами, гадали, как они открываются. Поддевали крышки ножами, пытались открутить. Когда расколотили одну из банок и облились липким сиропом, кто-то догадался, что надо дернуть за резиновый язычок.
— У нас в деревне отродясь компоты не делали, — оправдывался молодой командир взвода. — Сахара постоянно не хватало, а в лесу ягоды с июня по сентябрь. К чему сахар переводить?
Выпили за победу, помянули погибших и с аппетитом принялись за горячую пшенную кашу с мясом. Те, кто помоложе, предпочитали сладкий компот. Попробовав крупный персик, лейтенант Усков удивлялся:
— Персики вроде в Италии растут. Откуда они тут взялись?
— Откуда и сардины. Испания, — читал название на плоской банке Яша Малкин. — Могли из Португалии привезти. Тоже друзья Гитлера.
— Открывай и сардины…
— Мелочевка, вроде нашей волжской кильки, — рассматривал аккуратно уложенные в ряд мелкие рыбешки Савелий Грач.
— Зато вкусные, — поддел ножом одну и вторую парторг. — Попробуй!
— Я лучше водочки. Разливай, Калинчук. А ты, Пашка, вообще, что ли, не пьешь?
Танкист Усков отрицательно покачал головой:
— Не приучен. У нас в деревне вообще мало пьют. Бражку, на ягодах настоянную, по воскресеньям, а водку только на Пасху или на свадьбу.
— Богомольцы, что ли, в вашей деревне живут?
— Нормальные люди.
— Лбы перед иконами не бьете?
