— Вероятно, вы правы, — согласился Клим Пантелеевич. — Логики в этом нет.
— Этого сумасшедшего смог бы отыскать только один человек. Но, к сожалению, его самого найти не просто.
— Вы о ком, простите?
— Об Ардашеве. Был такой присяжный поверенный в Ставропольском Окружном суде. Какие только дела не расследовал! В каких только краях не оказывался! И в Средиземноморье, и в Кавказским горах, и на водах. Равных ему не найти во всей России! Куда там Филиппову или Кошко! У господ сыщиков целый штат бездельников (врачи, фотографы, эксперты, филера, агенты), а присяжный поверенный все сам, все благодаря логическим заключениям злодеев отыскивал, а не кулаками да угрозами, как привыкли наши полицейские олухи. Лично я с ним никогда не сталкивался. Не довелось. Но мой знакомый литератор Илья Кургучев — земляк Ардашева — много чего удивительного про него поведал. Я, признаться, как Илью Дмитриевича встретил, так перво-наперво выпросил телефонный нумер знаменитого адвоката. Но все оказалось напрасно. Сколько раз меня ни соединяли со Ставрополем, горничная отвечала одно и то же: «Никакого присяжного поверенного здесь нет. Тут другие господа жительствуют. Господа Ардашевы уже, почитай, полгода как съехали». Вот ведь жалость какая, — он взмахнул руками, — а я мечтал матерьяльчик про него набросать, у редактора командировочную поездку выбил бы на юг, в городишко этот…. Но нет, не вышло. Продал дом, стало быть, Клим Пантелеевич и съехал. А куда — неизвестно.
— Да-с, — вздохнул статский советник, вынул из пальто коробочку ландрина, выудил красную конфетку и, отправив ее в рот, проронил тихо: — Ставрополь, теплый и добрый город, не то что Петроград. Зима здесь студеная, лето душное, осенью — слякоть, изморозь, туман. Болото, оно и есть болото, хоть и вымощенное брусчаткой, и застроено серыми домами. А народец-то — не дай Бог! — улыбки гуттаперчевые, не от сердца. Все будто по «Табели о рангах» живут. Или скорее не живут, а служат. Жить-то совсем разучились. (Журналист завороженно слушал, удивленно смотрел на Клима Пантелеевича, на жестяную коробочку, на надпись «Георг Ландрин», и его глаза делались все шире и шире.) И впрямь, «морок изведет» не только «порок», но и меня…. А дом на Николаевском мы продавать не стали, нет…. Сдали пока внаем. Даст Бог, война закончится, вернемся домой. А вам, сударь, спасибо за добрые слова. Чуть было в краску меня не вогнали, как девицу. — Он улыбнулся. — Позвольте отрекомендоваться: Ардашев Клим Пантелеевич. — Статский советник снял перчатку и протянул руку.
— Вы? — глотая волнение, произнес репортер. — Вот уж не ожидал. Правда, когда я монпансье увидел, то у меня промелькнула мысль, что вы и есть тот самый Ардашев, но я отогнал ее. Не поверил. Выходит, зря. А мне Илья Дмитриевич Кургучев про эти ваши леденцы рассказывал… — Он пожал руку и представился: — Померанцев Аристарх Виссарионович.
— Будем знакомы!
— Очень рад!
— Стало быть, вы считаете, что разгадка этих двух преступлений мне по плечу? — хитро сощурившись, спросил Ардашев.
— Вне всяких сомнений.
— Спасибо. Тогда, может быть, прогуляемся?
— С удовольствием.
— Видите ли, — шагая в сторону Невы, проговорил Клим Пантелеевич, — весь день я занят на службе в МИДе. И в моем распоряжении только вечера. И потому было бы совсем неплохо, если бы вы взялись за выполнение некоторых моих поручений, связанных с расследованием.
— Для меня это большая честь.
— Я рад, что мы договорились. В таком случае, Аристарх Виссарионович, я попрошу вас проехаться по редакциям популярных литературных журналов и газет, в которые начинающие поэты обычно шлют свои «нетленки».
— Вы думаете, мне удастся отыскать подлинник сего творения? — репортер кивнул в сторону доходного дома.
— Это было бы замечательно, но, боюсь, маловероятно. Однако, возможно, вам повезет, и вы наткнетесь на какое-то другое стихотворение, в котором, скорее всего, будет говориться о несчастной любви, об измене, дамском коварстве… Понятно, что такового поэтического материала в редакциях полным-полно, но в строках этого злодея каким-то образом должна проступать линия смерти. Надеюсь, вы ее почувствуете.
— Не сомневайтесь, Клим Пантелеевич. Я ведь и сам грешен, — он опустил в смущении глаза, — некоторые мои стихи печатались у нас в «Петроградском листке».
— О, тогда можно не сомневаться в вашем успехе. Тем не менее у вас возникнут затраты на извозчиков, таксомоторы, презенты… — Ардашев достал портмоне и выудил из пачки банкнот «красненькую». — Вот, извольте принять.
— Нет-нет, ну что вы? Зачем это? Не стоит, — робко сопротивлялся газетчик.
— Берите-берите, — настаивал статский советник, — раз уж мы решили участвовать в расследовании вместе, то и затраты должны быть общие. Вы теряете время, а я — деньги. Все честно, все по-партнерски.
— Я, право, не знаю, как и быть…
— А тут и думать нечего, Аристарх Виссарионович, — решительно проговорил статский советник, — это, если хотите, мое условие.
— Хорошо, — пожал плечами Померанцев, пряча десятку в карман, — как скажете, патрон.
— Патрон? Уж не слишком ли вы высокого мнения о моей особе? — иронически заметил Ардашев.
— Посчитал бы за честь вас так величать.
— А впрочем, как вам будет угодно. Только попрошу не тянуть с моим поручением. Боюсь, что мадам Вяземская — не последняя жертва маниака. — Ардашев вынул кожаную визитницу, извлек маленький прямоугольник плотной бумаги и, протянув репортеру, сказал: — Здесь указан мой домашний адрес и телефон. Как только накопаете что-нибудь интересное — звоните.
— Премного благодарен, — бережно убирая карточку во внутренний карман, проговорил журналист. — Я начну заниматься этим делом с завтрашнего дня.
— Прекрасно. Стало быть, договорились. Что ж, тогда позвольте откланяться.
— Всего доброго, патрон. Очень рад, что нас свела судьба. До свидания, — слегка поднял головной убор Померанцев.
— Честь имею, сударь, честь имею, — попрощался Клим Пантелеевич и, выбрасывая вперед трость, направился к бирже таксомоторов.
Забравшись под брезентовую крышу «Рено», Ардашев вновь открыл коробочку с надписью «Георг Ландрин» и наградил себя леденцом. Выпавший снег застелил землю белой простыней. Солнце еще не спряталось за горизонт, и на улицах было полным-полно фланирующих парочек. Для статского советника день сложился удачно, но было нелишним подытожить весь ход расследования.
«Итак, совершенно ясно, что преступник расправляется с женщинами одного и того же модного ателье. Можно предположить, что и первое нападение на модистку, и убийство мадам Вяземской совершил некий злоумышленник, который считает себя поэтом, и, скорее всего, гениальным. Таким людям известность нужна, как воздух. И добиться ее они постараются любой ценой. Отсюда эти странные сокращенные стихотворные строчки на стене доходного дома на Гороховой и «морок изведет порок» на Болотной. Несомненно, злодей был хорошо осведомлен о жертвах. Вполне возможно, он наблюдал за ними. Положим, ехать в карете за белошвейкой труда не составило. Отпустив возницу, он пошел за ней следом, напал на нее, усыпил и изувечил. Завидев дворника — сбежал. Позже пробрался к дому и оставил там надпись. А вот что касается Вяземской, то здесь не все так просто. Убийца караулил ее на улице. Собственно, он мог ее и не дождаться. Тогда, очевидно, злоумышленник попытался бы подняться наверх. Но в таком случае он неизбежно бы столкнулся не только с дворником, но и со швейцаром. И уж они наверняка описали бы полиции его словесный портрет. А может, так и есть? Хорошо бы поговорить с Игнатьевым, выяснить, что ему известно. К сожалению, пока для этого нет повода. Что ж, тогда не стоит торопиться. Посмотрим, что отыщет мой новый помощник».
