Питт промолчал.
Взгляд свидетельницы по-прежнему был полон неприязни.
– Считаете меня бессердечной шлюхой, не так ли? – Голос ее дрожал от гнева. – Так вот, мне было так же плохо, как и вам, когда я увидела ее мертвой. Но прошло уже два часа, и к тому же я не ела со вчерашнего вечера. Мы в этом квартале привыкли к смерти, она здесь частый гость и не такой добрый, как у вас, на западе Лондона. А вот ваш доктор – хороший человек. Он сказал, что Ада не мучилась. Велел Нэн вскипятить чайник, подлил каждой из нас в чашку по глотку бренди. Такого доброго человека я еще не встречала…
Рассказывая это, Берк, казалось, с трудом находила слова. Видимо, ей редко приходилось кого-либо хвалить или высказывать кому-либо сочувствие вслух. От этого ее скупые выражения показались Томасу куда более весомыми, чем его собственные. С лица Розы исчезла горечь, и полицейский смог представить себе, какой бы она была, если бы не жестокость судьбы и обстоятельств.
Другая местная жительница, Нэн Салливан, была, пожалуй, на добрый десяток лет старше Розы. Годы и джин не пощадили эту женщину, волосы ее поредели, а блеск в глазах погас, но у нее осталась, видимо, присущая ей всегда мягкость характера. Томас отметил, что в ее речи еще сохранились отзвуки живого говора Западной Ирландии.
Женщина сидела на кровати, озябшая, заплаканная и слишком усталая, чтобы на что-то реагировать.
– Да, я была в конце переулка, где же мне еще быть, – подтвердила она, подняв на Питта безразличный взгляд. – Мне в этот вечер не везло, клиентов не было, пришлось отправиться на Брик-лейн. – Салливан не стеснялась говорить о своем невезении. – А потом я и вовсе решила вернуться домой. В это время пришла домой и Ада.
– Вы видели, как к ней вошел клиент? – с нетерпением прервал ее суперинтендант.
– Конечно, видела. Во всяком случае, я видела его спину и затылок, когда он входил, и как он был одет. – Нэн вздохнула, на ее губах мелькнуло подобие улыбки. – На нем было пальто, красивое, из дорогого габардина. Уж в этом я знаю толк! Это был настоящий габардин. В свое время я работала на швейной фабрике. У нашего хозяина тоже было габардиновое пальто. Помню, оно было коричневое, сидело как влитое, без единой морщинки или складки там, где не нужно.
– А какого цвета было пальто на мужчине, который пришел к Аде? – вернул ее к настоящему Питт. Он занял единственный в комнате стул в ярде от кровати, на которой сидела Нэн.
Окно комнаты выходило на задний двор и дворовую свалку. Уличный шум сюда не долетал.
– У этого джентльмена? – на мгновение задумалась женщина, глядя в пространство. – Оно было темно-синим, а может, и черным. Но только не коричневым.
– А воротник какой?
– Воротник лежал отлично, не так, как обычно у дешевых пальто.
– Он был меховой, бархатный или, может, из каракуля? – помог Томас свидетельнице.
Та отрицательно замотала головой:
– Воротник был из того же габардина, что и пальто. Разве меховой воротник покажет линию кроя?
– Хорошо, а какого цвета волосы были у этого господина?
– Густые, – машинально ответила Нэн, непроизвольно касаясь рукой своих собственных, поредевших и неухоженных волос. – По цвету светлые, – добавила она. – Это я заметила, когда он входил в комнату Ады и свет упал на его волосы. Бедняжка Ада… – Голос Салливан пресекся. – Она этого не заслужила.
– Вам она нравилась? – неожиданно для себя спросил полицейский.
Это удивило Нэн, и какое-то время она молчала, раздумывая. Наконец произнесла:
– Думаю, что да. От нее, правда, всего можно было ожидать, но она умела быть веселой и смешила меня. Еще мне нравился ее характер борца.
– С кем же она боролась? – У Питта екнуло сердце от неразумной надежды.
– Иногда она уезжала в западную часть Лондона. Для этого требуется смелость, да еще какая! Ее поездки бывали удачными. О, Ада умела не продешевить!
– Но с кем она там боролась?
Нэн рассмеялась резким отрывистым смехом:
– С девками Жирного Джорджа в районе Гайд-парка. Это их пятачок. Если бы Аду убили ножом, я не задумываясь сказала бы, что это сделал Малыш Джорджи. Но он никогда бы не задушил Аду, да еще в ее собственной комнате. Он убил бы ее на улице и там бы и оставил. Кроме того, я хорошо знаю обоих: Жирного Джорджа и Малыша Джорджи. Я сразу бы их узнала и ни с кем не спутала.
В этом не было сомнения, ибо Томас тоже их знал. Жирный Джордж был великаном, человеком-горой, и его невозможно было спутать с Финли Фитцджеймсом. А Малыш Джорджи, напротив, был карликом. Если бы Ада вторглась на их территорию, они в худшем случае избили бы ее, может, покалечили или изуродовали ей лицо, но никогда не стали бы убивать и привлекать к себе внимание полиции. Это при их деле было совсем ни к чему.
– Значит, вы видели, как этот человек вошел в комнату Ады? – вернулся к допросу полицейский.
– Да.
Питт нахмурился:
– Вы хотите сказать, что она открыла ему дверь? Значит, она не просто привела его с собой с улицы?
Глаза Нэн расширились от удивления:
– Нет. Насколько я помню, она не привела его с улицы. Он пришел сюда сам, словно уже бывал здесь, ну, как постоянный клиент или что-то в этом роде.
– А у вас много таких постоянных клиентов? – поинтересовался Томас и уже после этого понял, что допустил бестактность по отношению к этой немолодой уже женщине. У Ады могли быть постоянные клиенты, а вот у Салливан – едва ли.
Поняла это и сама Нэн. На ее лице промелькнуло горькое сознание того, что предвещают ей последние неудачи. Она понимала, что полицейский догадывался о ее страхах и жалел ее.
Однако Нэн заставила себя улыбнуться, и ей это почти удалось.
– Не то чтобы постоянные, но кое-какие лица запоминаются. Вот только никто из клиентов не назначает нам день или время встреч. Как у кого получается, больше это случайные визиты. Но Ада была популярна. – Лицо свидетельницы скривилось в жалобной гримасе, плечи ее поникли, а глаза наполнились слезами. – Она была остра на язык. Бедная девочка… Как она умела нас развеселить! – Салливан прерывисто вздохнула. – Ей это хорошо удавалось. – Она посмотрела на Питта. – Как-то она подарила мне ботиночки. У нас с ней один размер ноги. У них были такие красивые каблучки… Тогда у Ады выдалась удачная неделя, а у меня как раз был день рождения. – По щекам Нэн катились слезы, смывая белила и румяна, но она не собиралась себя контролировать. Сейчас в ней появилось особое достоинство, и ее печаль по убитой подруге была искренней. Все это заставило Томаса на мгновение забыть об убогой комнатушке с неубранной неопрятной постелью, о вони, доносившейся со двора, о безвкусной кричащей одежде местных обитательниц и о том, что перед ним разочарованная отчаявшаяся женщина, чье тело устало от любви, так и не познав ее.
