Небо на западе горело от последних лучей заката, окрашивая золотом воды реки и еще больше углубляя черноту отражающихся в ней силуэтов башен Тауэра и пролетов моста. Начался прилив, и вода быстро прибывала. Но воздух был по-прежнему теплым, на набережной было несколько гуляющих, слышался смех…
Юарт снова повел плечами.
– Мы не можем их остановить, сэр. – Словом «сэр» он как бы подчеркивал дистанцию между ним и Питтом, и еще – закрывал тему разговора. – Если им так много известно, то они наверняка найдут виновного, и я желаю им удачи. Мелко и грязно подставлять под веревку невиновного человека. – На его застывшее и усталое лицо легли темные тени. – Во всяком случае, если вы считаете, что сможете остановить Огастеса Фитцджеймса от свершения собственного суда над его личными врагами, то, простите меня, сэр, вы живете в другом, нереальном мире. Когда совершается преступление и мы узнаем о нем, наше дело – раскрыть его. Но если речь идет о личной вражде между джентльменами, то это не нашего ума дело.
Томас промолчал.
– Мы не можем взвалить на свои плечи все беды этого мира, – продолжал рассуждать инспектор, съежившись, словно от холода. – Мы бы превысили свои полномочия, если бы вообразили, что можем что-то сделать в данном случае или что мы должны это сделать.
– Он отказался от нашей помощи, – заметил суперинтендант. – Я предложил ему ее, но он решительно отверг мое предложение.
– Он не захотел, чтобы вы слишком далеко заглянули в жизнь его семьи, – сказал Леннокс и внезапно рассмеялся. – Возможно, эту несчастную и убил Костиган, но если Финли прочат в послы зарубежной державы, его поведение в этом деле все равно не выдерживает никакой критики. – Казалось, врач произносил эти слова сквозь стиснутые зубы, все время пряча лицо от света, хотя уже порядком стемнело.
– Что ж, если это так, – резко сказал Юарт, – лучше оставить все как есть. Старый Фитцджеймс не скажет вам спасибо за то, что вы станете копаться в жизни его сына, чтобы узнать, кто его ненавидит и почему. Ненароком можно наткнуться на нечто неприглядное в его поведении, и тогда вам самому не избежать мести Огастеса. Да и наказания закона – тоже. У вас нет оснований для расследования дела Финли. Убийцу нашли. Оставьте эту затею, сэр. Всем будет только лучше.
Медик вдруг охнул, словно ушиб ногу о камень, но на самом деле он не сделал ни единого движения, а стоял на месте, словно врос в землю.
Юарт был прав. У Питта не было юридических оснований продолжать расследование, и Огастес Фитцджеймс ясно дал ему понять, что не нуждается в помощи полиции. Томас при всем желании ничего не смог бы сделать.
– В таком случае встретимся послезавтра в суде, – смирившись, согласился суперинтендант. – Вам в ту сторону? – спросил он, указывая в сторону Королевской лестницы.
– Нет, я домой, – ответил Юарт. – Спасибо, сэр. Спокойной ночи.
– Я с вами, – ответил Леннокс, присоединяясь к Питту.
В дружеском молчании они прошли к лестнице, ведущей к воде и к подножью Тауэрского холма. Уже почти стемнело.
Показания полиции в суде давались в полном согласии с установленным порядком: кратко, точно, без особых эмоций и тем более недомолвок. Леннокс казался еще более бледным, губы его пересохли, а в голосе была напряженность, отчего тембр его казался резким. Юарт был более собран, однако с трудом скрывал торжество победы и облегчение, а также свое полное осуждение злобы, алчности и глупости всего случившегося.
Публики в зале суда было немного. Слушания не сулили чего-либо интересного. Имя Альберта Костигана было известно лишь в пределах Уайтчепел-роуд. Ада Маккинли многим рисковала в своей профессии, и хотя такой смерти ей никто не пожелал бы, ее гибель никого не удивила, и лишь единицы скорбели о ней. В первый день суда Питт видел в зале Розу Берк и Нэн Салливан, которой было к лицу черное платье. Агнес он в зале не нашел. Если она и была в суде, то просто не попалась ему на глаза. Не пришла и старая Мадж, однако она предупредила полицейского, что редко выходит из дома.
Фитцджеймсы тоже не сочли нужным присутствовать, но Томас и не ждал от них этого. Как только с Финли было снято подозрение, это дело перестало их интересовать. Тирлстоун и Хеллиуэлл же с самого начала держались в стороне от расследования.
Зато в суд пришел Яго Джонс. Необычное лицо делало его заметной фигурой в зале, несмотря на выцветший сюртук и полное отсутствие примет его сана – белого воротничка и креста приходского священника. Впалые щеки, острые от худобы скулы и усталые глаза этого человека говорили о многих бессонных ночах. Джонс внимательно слушал все показания. По тому, как он вслушивался в каждое слово, казалось, что приговор будет выносить он, а не жюри присяжных, и что он один в ответе за все случившееся.
У Питта внезапно мелькнула мысль, что именно Яго будет поручено попытаться спасти душу Берта Костигана перед тем, как тот пройдет свой короткий и последний путь. Станет ли он тем священником, который примет на себя груз исповеди грешника перед казнью и в утренний час проводит его до роковых ступеней, ведущих на виселицу? Суперинтендант никому не пожелал бы такого испытания.
О чем в таких случаях говорят священники? О любви к Всевышнему, о муках Христа, принятых им ради всех нас? Что могут значить эти слова для Альберта? Знал ли он когда-либо в своей жизни, что такое любовь, страстная, безграничная, бездонная, как небо, не знающая конца и, несомненно, милосердная? Знал ли он, что значит жертвовать собой ради ближнего? На таком ли, возможно совсем не знакомом Костигану, языке будет беседовать с ним Яго, говоря об идеалах, которые так же далеки и непонятны сутенеру, как свет звезд на небе?
Возможно, смертнику достаточно тихого слова, взгляда, в котором нет презрения и осуждения, всего лишь человеческого понимания того страха, который он испытывает перед смертью, и готовности разделить его.
Питт глядел в судебный зал, ощущая всю непреложность закона, и в этом была жестокость, которая пугала его. Судейские парики и мантии казались такими же масками, как и символы правосудия, олицетворяющие могущество Его Величества Закона. Все должно совершаться анонимно, но в реальности это, скорее, кажется бесчеловечным.
Адвокат Костигана имел ничтожно малые возможности для защиты. Он был молод и все же приложил немало усилий, попытавшись найти смягчающие вину обстоятельства и создав образ алчной женщины, которая в искусстве обмана превзошла даже границы, принятые в ее профессии. Он представил все произошедшее как ссору, где обе стороны потеряли над собой контроль. Альберт и не помышлял об убийстве; он всего лишь хотел припугнуть Аду, убедить ее не обманывать его и соблюдать условия их договоренности. Когда он заметил, что женщина без сознания, он попробовал облить ее водой, но все было напрасно – она не приходила в себя. Его подзащитный даже не подозревал, что она мертва. Что он убил ее.
А покалеченные и вывихнутые пальцы?
Адвокат настаивал, что причина этого – жестокость и извращенность клиента, который был у жертвы до сутенера.
