Если бы мой рассказ не был чистейшей правдой, я бы заявила, что удалился он на поиски приключений, – хотя приключения являлись как раз тем, что почтеннейший Сергей Васильевич ненавидел больше всего на свете. На самом деле на углу Ломов всего лишь поймал свободного извозчика и велел везти себя на Фурштатскую улицу, где жил Антон Филиппович Непомнящий.
Дверь открыл старый слуга, который, вероятно, прислуживал будущему агенту-неудачнику, еще когда тот лежал в пеленках.
– Барин дома? – спросил Ломов.
– Никак нет-с, – с достоинством ответил слуга. – Уехали-с, еще утречком.
– Уехал, значит? – хмыкнул Сергей Васильевич. – Я так понимаю, в Москву?
– Они не велели никому говорить, куда, – прокряхтел старик. – Строго-настрого запретили.
– А когда барин вернется?
– Не говорили-с, но я так думаю, что не раньше следующей недели; а впрочем, как Бог даст.
С отвращением поглядев на честное лицо слуги, Ломов поудобнее перехватил бесполезную трость и удалился, чеканя шаг. Выйдя на улицу, он чертыхнулся, чтобы снять накопившееся напряжение, и мрачно задумался.
«Куда теперь? Да пожалуй, только домой…»
Дома он долго ходил из угла в угол, заложив руки за спину, потом, решившись окончательно, сел к столу и менее чем за полчаса составил два письма. Одно из них было адресовано генералу Багратионову, а второе – баронессе Корф.
Запечатав конверты, Ломов вызвал слугу.
– Если со мной что-нибудь случится, если я вдруг упаду в канал, умру от удара или не знаю что… Одним словом, эти письма надо вручить адресатам. Любой ценой, понимаешь?
Слуга, хорошо знавший Ломова, не стал задавать лишних вопросов. Собственно говоря, он вообще никаких вопросов не задавал, а лишь молча протянул руку и взял конверты.
– Будет сделано, Сергей Васильевич, – только и сказал он. И, странным образом, услышав его слова, лжемайор сразу же успокоился.
Он поднялся к себе в спальню и лег в постель, но когда наконец уснул, снился ему вовсе не мертвый Риттер с оскаленными зубами и пеной, стекающей с подбородка. Ломову снились горы, и он мчался с вершины на вершину на необыкновенной белой лошади. И так хорош, так беспечален был его сон, что ему почти расхотелось просыпаться.
Глава одиннадцатая, в которой генералу предъявляют ультиматум, а рядовые теряются в догадках
Что касается генерала Багратионова, то он не спал всю ночь.
Сначала его распекал министр, потом главе Особой службы досталось от императора, потом состоялось секретное совещание, за ним – еще одно, и третье, на всякий случай, а потом наступил день, и генерал сидел желтый от бессонницы, таращась на пыльную штору в своем кабинете, и размышлял, а не махнуть ли на все рукой и не подать ли в отставку, а его преемник пусть сам все и разгребает.
Петр Петрович редко думал об отставке. Он принадлежал к той породе людей, которых принято обозначать словом «служака» и которые вне работы чахнут, хиреют и усыхают на глазах. Особую службу он считал едва ли не самым важным элементом государственного устройства. Успехи его агентов становились для него предметом неподдельной гордости, а любые их неудачи он воспринимал как личное поражение.
Собственно говоря, именно сейчас ситуация была как никогда близка не просто к поражению, а к полному и окончательному краху, и Петр Петрович с замиранием сердца ждал, в какую именно сторону склонятся весы его судьбы. Ему уже было известно, что именно обнаружили в бокале Риттера, а еще одно событие, случившееся уже после смерти агента, вряд ли могло разрядить обстановку. Дело в том, что некто не поленился устроить пожар в доме, где жил убитый, и большая часть его вещей сгорела.
Поэтому, когда генералу доложили, что Карл фон Лиденхоф покорнейше просит его принять, Петр Петрович испытал примерно то же ощущение, которое, должно быть, посещает приговоренного, к которому вот-вот должен явиться священник, а за ним и палач. Однако было бы ошибкой думать, что чувства генерала хоть как-то отразились на его лице.
Нет, он принял германского агента весьма учтиво, и несколько минут собеседники обсуждали танцы Марии Фелис, пение Лины Кассини и петербургскую погоду, которая не в лучшую сторону отличается от берлинской. Но тут Карл фон Лиденхоф, очевидно, решил, что пора переходить от любезностей к делу, и извлек из кармана небольшой конверт.
– Князь Гарденберг уполномочил меня передать этот документ вам, герр генерал, – промолвил Карл. (Весь разговор с самого начала шел по-немецки.)
– Что это? – спросил Багратионов.
Он не стал протягивать руку, и агент бросил конверт на стол.
– Пожалуй, я буду с вами откровенен. – Карл усмехнулся, сверкнув зубами. – В сущности, это ультиматум.
У Петра Петровича заныло под ложечкой. Он отлично знал, что люди наподобие фон Лиденхофа такими словами так запросто не разбрасываются.
– Разумеется, – продолжал агент как ни в чем не бывало, – он составлен по форме так, что не придраться, но тем не менее. Мой кузен Михаэль Риттер был убит, и вы наверняка уже знаете: он был отравлен. Князь и его супруга потрясены бесчеловечностью, с которой был выбран момент убийства. Это случилось на семейном празднике, на который были приглашены самые достойные, как мы полагали, члены петербургского общества – но даже это, как видим, не остановило преступника. Учитывая все обстоятельства, о которых нет нужды распространяться, так как они известны вам не хуже, чем мне, князь согласен дать вам неделю для того, чтобы отыскать убийцу. И помните: по истечении этого срока он не отвечает за последствия… А они могут быть очень ужасными, поверьте мне!
Но Багратионов даже не обратил внимания на угрозу, потому что слова, произнесенные до нее, значили для него куда больше.
– Вы хотите сказать, что через неделю я должен назвать князю имя убийцы?
Карл усмехнулся – и, видя эту усмешку, Петр Петрович не то чтобы похолодел, но как-то очень ясно ощутил, что его облегчение было преждевременным.
– Боюсь, я не совсем корректно выразился, герр генерал. Расследование буду вести я, а ваши люди обязуются во всем мне помогать. Князь полагает, что так будет справедливо. Ну, знаете, – небрежно добавил он, – чтобы случайно не совершить ошибку и не обвинить кого-нибудь невиновного…
– Мои люди не имеют никакого отношения к смерти Риттера, – резко проговорил Багратионов.
– Позвольте мне самому в этом убедиться, – вкрадчиво отозвался Карл.
– Вот как? Позвольте полюбопытствовать, герр фон Лиденхоф: что помешает вам объявить виновными тех, кто вам не нравится, даже если результаты следствия будут указывать совсем в другую сторону?
Глаза Карла сузились. Он поднялся с места.
– Прошу вас не забывать, герр генерал, что Михаэль был не только мой коллега, но еще и родственник, – промолвил он, вздернув подбородок и зло чеканя слова. – Для меня отыскать отравителя – дело чести, кто бы он ни был, и никаких иных интересов я при этом не преследую… Возможно, в отличие от других людей.
