Просидев два часа на стуле, Непомук так и не признался в своих колдовских деяниях, и мастер Ганс принялся выдирать ему ногти длинными щипцами.
К тому времени вопли монаха слышались даже во дворе тюрьмы.
Но, несмотря на мучения, Непомук держался. С закрытыми глазами он молился, отрицал вину и вспоминал слова друга Якоба.
Не признавайся ни в коем случае! Если признаешься, то все пропало!
Но как тут не признаться, когда знаешь, что вчерашний день — это только начало? Что впереди еще более жестокие пытки и рано или поздно сам же назовешься колдуном? Непомук бывал с отцом, палачом Ройтлинга, при нескольких пытках и знал, что обвиняемые в определенный миг начинали жаждать смерти. Когда их, точно убойный скот, тащили наконец к эшафоту, часто не оставалось уже ничего, кроме мешка с переломанными костями.
Сможет ли он терпеливо молчать, если и сам в скором времени станет вопящим подобием человека, жаждущим одной только смерти? И как долго?
В конце концов, после многочасовых пыток, его снова спустили в эту дыру и захлопнули люк. С тех пор он дожидался во тьме следующей волны ужаса. О том, чтобы спать, не могло быть и речи. Час тянулся за часом, и Непомук утешал себя приятными воспоминаниями. Мелодия скрипки, ритмичный бой барабана перед сражением; попойки с другими солдатами; бесчисленные тренировочные поединки с единственным настоящим другом, Якобом; разговоры долгими зимними ночами в опаленных сараях или под защитой источенных ветрами укреплений…
— Ну и где же твой Бог? — спрашивает Якоб, в то время как Непомук перебирает запачканные четки. — Может, он помер? Что-то я не вижу его. Да и не слышу.
— В него возможно лишь верить, — отвечает Непомук.
Куизль тихо смеется и поворачивает кролика на вертеле, жир шипит на углях.
— Я верю в крепкую сталь и в закон. И в смерть.
— Бог сильнее смерти, Якоб.
Тот долго смотрит на друга. Затем молча уходит во мрак.
На следующее утро они вместе вешают десяток мародеров. Пока бандиты дергаются на ветках, Якоб неожиданно оглядывается на друга, словно ждет от него ответа.
Непомук молчит.
— Радуйся, Мария, благодати полная…
Непомук повторял одну за другой молитвы, силясь вновь обрести веру, но она, казалось, медленно испарялась сквозь крошечные щели в каменной кладке.
— Благословенна ты между женами…
Над головой со скрипом поднялся люк, и сердце у аптекаря заколотилось. Он понял, что сейчас его заберут на очередной допрос. Язык резко пересох, стал шершавым, точно камень, и монах неожиданно для себя задрожал.
Через некоторое время в яму действительно спустили лестницу. Непомук был уже слишком слаб, чтобы подняться самостоятельно, так что в этот раз к нему спустился один из стражников и обвязал его веревкой вокруг талии, после чего монаха общими усилиями потащили наверх; при этом аптекарь яростно рвался, словно рыба на крючке.
— Прибереги лучше силы на потом, — раздался знакомый голос. — Они тебе еще пригодятся.
Мастер Ганс, точно седовласый ангел возмездия, стоял, скрестив на груди руки, над люком, и красные глаза его изучали свою жертву. Затем палач быстро ощупал монаха, словно уже сломал ему что-то. Мастер Ганс, как и многие другие палачи, считался умелым целителем, и в его обязанности входило проверять, готов ли заключенный к новой пытке.
— Послушай, — едва ли не с сочувствием проговорил мастер Ганс, ощупывая Непомука, словно кусок сырого мяса. — Сам знаешь, что каждый день пыток приносит мне неплохие деньги. Так что мне бы и радоваться, что вчера ты так хорошо держался. А с другой стороны…
Он с интересом взглянул на распухшие пальцы аптекаря, точно хотел оценить собственную работу.
— С другой стороны, я также обязан предупредить тебя, что ложь твоя ни к чему не приведет. Поверь мне, ты признаешься рано или поздно. Любой другой исход плохо отразился бы на моей репутации. Так не усложняй себе жизнь. — Палач говорил уже над самым его ухом. — Ты ведь говорил, что сам родом из семьи палача. Так что сам все прекрасно знаешь, дорогой кум.
Палач рассмеялся и дружески хлопнул Непомука по плечу. Затем на монаха снова надели железный ошейник с шипами, и стражники повели его по освещенному факелами коридору.
— Сегодня у тебя особенный гость. — Мастер Ганс вел конвой со светильником в руке. — Графу больно уж в тягость руководить допросом, он лучше на охоту съездит. Я бы тоже не прочь, будь у меня время и деньги… — Палач брезгливо помотал головой. — Господин наш еще вчера побелел, как покойник, когда я тебе ногти выдирать начал. — И добавил, понизив голос: — Это зрелище не для таких изнеженных жирдяев. В прошлый раз то же самое было. Единственное, что способен вынести граф, это вид крови из подстреленного оленя.
— И кто же его теперь заменит? — просипел Непомук, железные шипы на ошейнике царапали шею.
В душе у монаха затеплилась надежда, что приехал образцовый магистр из Мюнхена, которого интересовала прежде всего правда, а не колдовство. Оба заседателя были ревностными советниками Вайльхайма, которые повторяли за графом каждое слово. Быть может, ученый из города сумеет что-нибудь им втолковать.
— Ты его знаешь, — ответил палач через некоторое время. — Граф сам выбрал его на эту роль. Видимо, чтобы тот доказал свою верность.
Они тем временем дошли до камеры пыток. Мастер Ганс отворил дверь, и стражники втащили Непомука в темный подвал, освещенный лишь потрескивающим в железном коробе огнем. Как и до этого в камере, монах непроизвольно затрясся. Он оглядел еще со вчерашнего дня окровавленный пыточный стул, дыбу и канаты, которыми мастер Ганс, вероятно, уже сегодня начнет его растягивать, пока сухожилия не лопнут, как сухие бечевки.
У правой стены стоял широкий стол, на котором возле чернильницы лежали несколько бумажных свитков и толстая книга. За столом сидели трое мужчин. С двоими из них, тучными советниками Вайльхайма, Непомук познакомился еще вчера. Жирные и богато одетые, они глядели на монаха с отвращением, страхом и любопытством, словно уже поспорили, сможет колдун от них сегодня улететь или нет.
Между ними, выпрямившись на стуле, сидел третий. Когда Непомук узнал его в свете дрожащего пламени, то затрясся еще сильнее. Монах упал на колени и молитвенно сложил руки.
— Прошу тебя, брат! — взмолился он. — Ты должен мне поверить, все это…
— Не тешь себя ложными надеждами, — перебил его заседатель. — Я уже не твой брат, а скорее твой инквизитор. Судья Вайльхайма возложил на меня эту прискорбную обязанность с тем, чтобы в скором будущем я посвятил себя более высокой миссии. В нашем монастыре срочно нужен новый настоятель.
Глаза приора, точно две бисерины, сверкнули холодным блеском, и он кивнул мастеру Гансу.
— Пора начинать, палач, — сказал брат Иеремия. — Чем скорее он признается, тем лучше.
