Защитники ждут с занесенными мечами во дворе крепости. Они тоже ослаблены голодом и болезнями. Очень немногие, какая-то дюжина, могут еще крепко стоять на ногах. Атакующие рубят их, точно бешеных псов.
— Убивай всех! — кричат они, и глаза их сверкают звериным блеском. — Убивай, убивай, убивай!
Кровь течет по каменным ступеням, люди скользят и падают, но ярость и жадность гонят их от комнаты к комнате в поисках женщин, вина, еды и ценностей. Им обещали здесь богатства, вот только где они, эти чертовы богатства? Герцог Виттельсбах говорил, что сокровищ в крепости больше, чем на Святой земле! Золото можно забрать себе, и только реликвии, бесчисленные реликвии герцог велел принести ему.
Они пересекают крепостной ход, вваливаются во внутренний двор, обыскивают комнаты и горящие сараи, пока не останавливаются перед часовней. Священник встает у них на пути, но его отталкивают в сторону, пронзают копьями и выламывают дверь в часовню. Они должны быть здесь, сказочные богатства, о которых столько говорил граф!
Часовня пуста.
Никаких реликвий, никаких сокровищ, ни одной завалящей монетки — все давно уже вывезли! Ярости солдат нет предела; они сжигают все вокруг и ищут выживших, чтобы узнать от них, где спрятаны бесценные реликвии. Но выживших не осталось, они всех перебили. Отчаяние их растет, они переворачивают каждый камень, копают, ругаются, оскверняют труп священника — все бессмысленно.
Реликвий нет.
Когда войска наконец отходят, от гордой крепости остаются лишь дымящиеся развалины. Груда обломков вскоре обрастет мхом и плющом, и крепость вернется в изначальное свое состояние.
Станет безжизненной скалой.
И только спустя столетия маленькая мышь укажет путь к тайнику с реликвиями. К этому времени все сражения, все несчастья и все рыцари в сверкающих доспехах давно будут забыты.
Лишь мечта о несметных сокровищах жива и по сей день…
Симон отложил книгу и почувствовал, как волосы его встали дыбом.
Он понял вдруг, что разыскивал граф в старых туннелях крепости. Что, если там находились спрятанные в то время реликвии? Часть святынь, конечно, объявилась несколько столетий спустя, но если эта крепость действительно была родовым замком Андекс-Меранских, то вполне возможно, что множество других ценностей еще ждали в тайниках своего часа. Значит, библиотекарь и его сообщники тоже охотились за этим кладом? Быть может, они уже нашли его?
Прежде чем Симон как следует переварил эту мысль, с дальней кровати послышался стон. Одного из братьев Тванглер мучила жажда. Лекарь принес ему кружку воды и по такому случаю оглянулся на других больных. Некоторым следовало сменить повязки, другим нужен был отвар, чтобы уснуть крепче.
Спать…
Несмотря на волнение, Симон вдруг почувствовал, до чего же он устал. События последних дней, больной графский сын, ссора с Магдаленой — все это, вероятно, оказалось для него слишком. А теперь ему нужно еще сторожить тяжелораненого монаха, который все равно не проживет и нескольких часов!
Симон потер виски и уселся обратно на стул возле кровати Лаврентия. Он снова взялся за книжку, но тут же начал клевать носом. Лекарь с трудом выпрямился на неудобном стуле. Заходящее солнце приятно грело лицо сквозь маленькие окошки и щели между досками. Он уронил голову на грудь. Нет, нельзя засыпать, только не теперь! Он ведь обещал Куизлю. И куда вообще подевался Шреефогль? Советник мог бы подменить его на пару часов. Симону казалось, что прошло уже несколько часов с тех пор, как он отправил его в таверну. Разузнал ли он то, о чем просил его лекарь?
В который уж раз Фронвизер проклял свою страсть к кофе, переросшую в зависимость. Он даже почувствовал аромат размолотых черных зерен; тот смешивался с вонью грязной соломы в запах, напоминающий о доме. О летнем Шонгау, когда начинают наливаться колосья… Магдалена, дети… Уже спят, наверное? А Магдалена по-прежнему на него обижается? Следовало и вправду проявлять к ним больше внимания. Симон вдруг пожалел, что в последние дни уделял им так мало времени. Что вообще значили для него все эти убийства, графские сыновья и толпы больных? Иногда ему казалось, что из сострадания и жажды знаний он забывал о том, что действительно было ему дорого.
Симон уронил голову, ему грезились его сыновья, музыкальный автомат и крепость, охваченная огнем; ему слышался детский смех и журчание далекой реки. В следующую секунду он уже спал крепким сном.
Поэтому даже не заметил, как дверь в лазарет бесшумно отворилась и к кровати наставника скользнула широкая тень. Человек улыбнулся и взглянул на мирно посапывающего лекаря. Он ждал под окном, заглядывал внутрь и надеялся, что лекарь рано или поздно уснет.
Теперь можно приниматься за поручение.
Брату Лаврентию тоже снились сны, и добротой эти сны не отличались. Ему снова привиделись синие языки пламени, охватившие его тело; он чувствовал запах собственного горелого мяса, слышал ласковую мелодию, вторившую его собственным крикам.
Монах слабо стонал и метался на кровати. С тех самых пор, как все произошло, он пребывал на грани между сном и явью. В минуты бодрствования боль кислотой обжигала тело, затем вновь наступало блаженное забвение, вновь прерываемое проблесками сознания. Сколько часов прошло уже с того кошмара? Или дней? Он не знал. Люди приходили и уходили, прикладывали мокрые тряпки к ожогам, поили его вином и водой. Но всякий раз, когда он открывал рот, из обожженного горла вырывался лишь хрип.
Кроме одного раза.
Но этот лекарь из Шонгау его не понял, неправильно истолковал его слова. Не распознал опасности!
…Отчаявшись, брат Лаврентий решил обыскать лес вокруг монастыря. Его терзал страх, что кто-то узнает наконец об их преступлении. Этот голем, точно ангел возмездия, неустанно взывал к его совести. Лаврентий слышал мелодию и знал, что автомат бродил где-то в подземельях. Это существо не успокоится до тех пор, пока кто-нибудь не спустится вниз и не разнесет его на мелкие кусочки.
Брат Бенедикт уверял, что они запечатали проход к их тайнику, но Лаврентий знал, что существовали и другие входы. Он сам читал об этом в библиотеке. Рано или поздно, пока играет мелодия, кто-нибудь обнаружит проход и спустится вниз, чтобы все разузнать. Тогда их всех отправят на костер или даже сварят в кипящем масле. Лаврентий читал, что столетиями раньше этот проступок приравнивался к государственной измене и фальшивомонетничеству. Но ведь их прегрешение было куда страшнее, нежели оба этих преступления, вместе взятые. Гораздо страшнее.
Поэтому нужно было спуститься туда и тайно все вынести. Вот только как? Брат Экхарт и брат Бенедикт не спускали с него глаз, он буквально чувствовал на себе их взгляды. Они ни за что не позволили бы ему уничтожить работу всей их жизни.
Проскитавшись несколько часов по окруженной скалами долине, Лаврентий отыскал наконец еще один вход в подземелья. Казалось, сам Господь давал ключ ему в руки, чтобы монах смог искупить свое прегрешение. Но брат Лаврентий и помыслить не мог, что расплачиваться придется столь мучительным образом. Он прошел все круги ада, испытал на себе все мыслимые страдания. Однако, быть может, теперь все еще обернется к лучшему…
