Брат Иеремия нахмурился:
— Да, бургомистр?
— Вы наверняка помните, что я продал монастырю лучшего воска на три сотни свечей, и по справедливым расценкам. Кроме того, просительные с великолепным тиснением из Аугсбурга…
— На что вы намекаете?
Земер торжествующе улыбнулся:
— Не сомневаюсь, к Вознесению Девы Марии паломников будет не меньше. А потом и в День Всех Святых. Вы уже выбрали поставщиков?
Приор демонстративно вздохнул. Хотя его и обрадовало то обстоятельство, что бургомистр говорил о делах именно с ним. Старого настоятеля можно уверенно списывать со счетов.
— Не сомневайтесь, мы о вас не забудем, — ответил он благосклонно. — Каждый, кто помогает церкви, становится на путь Божий.
Бургомистр с сыном раскланялись, и приор с библиотекарем остались одни в просторном зале.
— Проклятие! — прошипел брат Бенедикт, когда шаги шонгауцев наконец стихли, и со злостью захлопнул книгу, которую только что листал. — Этого нам еще не хватало! Чтобы какой-то палач шпионил за нами… Не исключено, что этот ублюдок и карту у меня выкрал. Теперь остается лишь надеяться, что стражники схватят его прежде, чем он разыщет что-нибудь внизу.
Брат Иеремия нервно закусил губу.
— Это не так уж легко, ты же сам слышал. Этот Куизль так просто не сдастся. А пока Йоханнес не признается, дело так и останется нераскрытым. Как бы судье в голову ничего не взбрело и он не велел тут каждый камень перевернуть…
Старый библиотекарь злобно на него зыркнул.
— Что значит, пока Йоханнес не признается? — рявкнул он. — Ты сам вчера руководил допросом. Вы чем там занимались? Перьями его щекотали?
— Я… я и сам не знаю, почему он до сих пор не сломался, — посетовал приор. — Палач в Вайльхайме все испробовал. Но ведь надо следить, чтобы Йоханнес не помер. Поэтому мастер Ганс решил подождать до завтра и за это время немного его подлечить.
Приор перегнулся через стол и едва ли не с мольбой в голосе обратился к старому монаху:
— Проклятие, Бенедикт, нам нужно его признание, иначе дело не дойдет до приговора! Ты же сам знаешь, насколько строг в этом отношении каролингский кодекс.
— Так будь добр, позаботься, чтобы он признался наконец, — бесстрастно ответил библиотекарь. — Иначе мы следом угодим к мастеру Гансу на дыбу. — Сгорбленный, словно изломанный бурями дуб, он с трудом поднялся из-за стола и злобно уставился на Иеремию. — Я и сам по молодости несколько раз присутствовал при допросах, и у меня подозреваемые сразу во всем признавались. Ты слишком мягок, Иеремия.
Приор стиснул кулаки под столом. С тех самых пор, как он вступил много лет назад в этот монастырь, старик постоянно выводил его из себя подобными высказываниями. Иеремия понимал, что брат Бенедикт считал себя лучшим настоятелем, но книги были для него важнее любого сана, и он искал соратников для своих тайных замыслов.
Полезных идиотов вроде меня!
При этом их объединяли общие цели. Несмотря на это, Иеремия чувствовал, что библиотекарь никогда не воспринимал его всерьез. Приор подумал о том, как станет настоятелем. Многое с того времени должно измениться.
И старого дурня всегда можно перевести в трапезную, начищать блюда. Мы должны служить Господу, какое бы место он нам ни определил.
Подобные мысли успокаивали Иеремию. Он вспомнил о пистолете, подаренном вчера судьей, и встрече с волками. Как же приятно было нажимать на собачку!
— Ты в курсе, что Лаврентий умер? — неожиданно спросил он библиотекаря.
Старик кивнул.
— Об этом разве что немые не говорят. Да еще все эти страшилки про голема…
Брат Бенедикт быстро перекрестился.
— Помилуй Господи его душу. Но может, так оно и лучше. Лаврентий был содомитом и, что хуже всего, трусом. Не исключено, что он рано или поздно рассказал бы настоятелю о наших замыслах. Теперь-то он замолчал навсегда.
Затянулось молчание. Тишина в комнате с тысячами книг и пергаментных свитков давила на Иеремию непосильным грузом. Приор тяжело вздохнул. Иногда, бессонными ночами, его терзали сомнения, правильно ли они поступают, — но ведь все это ради монастыря.
Всё по воле Божьей.
— Вот как мы поступим, — сказал наконец Иеремия решительным тоном, стараясь вернуть себе превосходство. — Возможно, Лаврентий был прав, и хранить все это внизу не так уж и безопасно. Мы с Экхартом вынесем их оттуда и спрячем у меня в приорате. Пусть полежат там, пока не поймают этого палача или Йоханнес не признается. Мы ведь так и не выяснили, что же там прячется.
— Ты что, боишься? — Библиотекарь холодно улыбнулся.
— Чепуха! Просто не хочу рисковать. Так что перенесем все сегодня же.
Библиотекарь покачал лысой головой:
— Ну ладно. Так в любом случае надежнее. К тому же продолжать мы пока все равно не можем. Раз уж Лаврентий умер, мы остались без хорошего ремесленника.
Брат Бенедикт захромал к двери. У порога оглянулся еще раз и задумчиво посмотрел на приора.
— Мне бы и вправду хотелось знать, кто сотворил такое с Лаврентием, — проговорил он угрюмо. — Я уже и сам начинаю верить в сказки про големов.
В темной дыре очистной башни Вайльхайма Непомук дожидался очередной пытки. Он знал, что это конец. Следующий допрос будет последним — он признается, и этот кошмар наконец закончится.
Недавно — а может, и целую вечность назад, он не знал — к нему приходил мастер Ганс с мазями и повязками. Палач смазал ему руки и ноги охлаждающими настоями, наложил повязки, пропитанные пахучим бальзамом, но они не могли изменить того, что Непомук уже распрощался с жизнью. Боль была слишком невыносимой. В следующий раз его, наверное, снова поднимут с закрученными за спину руками к потолку или растянут на дыбе.
Прежние пытки Непомук переносил, потому что закрывал глаза и всякий раз вспоминал дни, прожитые бок о бок с другом Якобом…
Запах жареного каплуна на вертеле, песни солдат над лагерем, скачка галопом сквозь туманное утро, толстухи маркитантки и тощие шлюхи, засыпая между грудей которых забываешь на пару часов о войне, и показательные бои с Якобом, клинки скрещиваются со звоном…
— Чувствуешь? — спрашивает, ухмыляясь, Куизль и клинком прижимает его к стене обугленного сарая. — Вот он, Бог, Непомук! Сама жизнь, крики, песни, жратва, пьянки и смерть. Мне не нужна церковь, чтобы помолиться, мне достаточно леса или поля…
В носу вдруг защипало от дыма. Непомук открыл глаза и понял, что никаких каплунов на вертеле не жарилось, а горела его собственная плоть.
Мастер Ганс прижал раскаленную кочергу к его правому плечу.
Теперь Непомук прижимал к груди распятие, связанное соломой из прутьев, и готовился к вечной жизни.
