Все гетеры высшей коринфской школы считали себя знатоками танцев и руководили юными ученицами – аулетридами. Древнее сочинение о танцах Аристокла учили наизусть. Но превосходное исполнение танцев множеством людей прямо на улицах Таис впервые в жизни увидела в лакейской столице. В честь Артемис, здесь считавшейся богиней безупречного здоровья, совершенно нагие девушки и юноши танцевали «Кариотис» – очень гордый и величавый танец, или «Лампротеру» – танец чистоты и ясности. Танец «Гормос» исполнялся людьми постарше – обнаженные мужчины и женщины кружились кольцом, взявшись за руки, изображая ожерелье.
Совсем очаровал гетеру «Ялкаде» – детский танец с чашами воды. Слезы восторга подступили к горлу, когда она следила за рядами прелестных спартанских детей, полных здоровья и удивительно владевших собою. Все это воскресило в глазах Таис обычаи древнего Крита и предания о праздниках Бритомартис – критской Артемис.
Влияние древней религии с главенством женских божеств здесь ощущалось гораздо сильнее, чем в Аттике. В Спарте при меньшем числе людей было больше земли, и лаконцы могли отводить места под луга или рощи. Действительно, Таис видела по дороге гораздо больше стад, чем на таком же отрезке пути от Афин до Соуниона – оконечного мыса Аттики, где над страшным обрывом у берегового утеса воздвигается новый храм Голубоокой Девы.
Менедем и Таис доехали до Гитейона лишь после заката и были встречены пожеланием долгой жизни и многих детей, какие раздаются во время нимфия – брачного торжества. Менедема это почему-то рассердило, он хотел было покинуть круг веселых соратников, как вдруг явился маленький мессениец и объявил, что все готово к завтрашней охоте.
Военачальники, от самого стратега Эоситея до последнего декеарха, возликовали.
В обширных камышовых зарослях между Эвротом и Геласом обосновалось стадо громадных кабанов. Их ночные вылазки нанесли немалый урон окрестным полям и даже священной роще, которую всю изрыли голодные свиньи. Охота на кабанов в камышах особенно опасна. Охотник ничего не видит вокруг, кроме узеньких тропинок, протоптанных животными в разных направлениях. Словно высокие стены, стояли камыши локтей в семь высотою, закрывающие полнеба. В безветренной духоте звонко хрустят то там, то сям сухие стебли. В любое мгновение камыш может расступиться, пропуская разъяренного секача с длинными острыми, как кинжалы, клыками или взбешенную свинью. Движения животных подобны молнии. Растерявшийся охотник нередко не успеет сообразить, как оказывается на земле с ногами, рассеченными ударом клыков. Кабан еще не столь злобен: ударив, он пробегает дальше. Свинья хуже – свалив охотника, она топчет его острыми копытами и рвет зубами, выдирая такие куски мяса и кожи, что раны потом не заживают годами. Зато неистовое напряжение в ожидании зверя и короткое, яростное сражение с ним очень привлекают храбрецов, желающих испытать свое мужество.
Воины с таким увлечением принялись обсуждать план завтрашней охоты, что обе гетеры почувствовали себя забытыми. Эгесихора не преминула напомнить о своей великолепной особе. Эоситей прервал совещание, подумал недолго и внезапно решил:
– Пусть наши гостьи тоже примут участие в охоте. Вместе так вместе – и в Египет и в камыши Эврота!
Менедем поддержал его с такой горячностью, что старшие воины невольно рассмеялись.
– Это невозможно, господин, – возразил мессениец, – мы погубим красавиц, и только!
– Подожди! – поднял руку Эоситей. – Ты говоришь, что тут, – он показал на чертеж местности, сделанный на земле, – древнее святилище Эврота. Наверняка оно стоит на холме.
– Совсем небольшой пригорок, от святилища осталось лишь несколько камней и колонн, – сказал охотник.
– Тем лучше. А здесь должна быть поляна: камыши ведь не растут на холме?
Мессениец согласно кивнул, и начальник воинов тут же распорядился изменить направление гона. Главные охотники укроются на окраине камышовой заросли, перед поляной, а обе гетеры спрячутся в развалинах храма. Другая часть воинов будет сопровождать загонщиков на случай нападения зверей. Небольшой щит и копье – вот и все вооружение смельчаков, более опытные прибавили к этому длинные кинжалы.
Кутаясь в светлые, под цвет сухих камышей химатионы, Эгесихора и Таис старались улечься поудобнее на широких глыбах перекрытий, еще уцелевших на шести низких колоннах святилища Эврота. Им строго приказали не подниматься и не шевелиться, когда загонщики погонят кабанов к реке, и обе подруги старались заранее найти удобное положение. Поляна была как на ладони. Отчетливо различались фигуры Эоситея, Менедема и еще двух охотников, укрывшихся за пучками сухого камыша у высокой стены зарослей, к западу от поляны. Чтобы показать презрение к опасности, лакедемоняне были без одежды, как в военных упражнениях, и разрешили себе только боевые поножи. Гетеры понимали, что каждый из них рискует очень многим. Уход из жизни для профессионального воина не представлял ничего ужасного – в каждом эллине было воспитано мудрое и спокойное отношение к смерти. Надгробные памятники и в Аттике, и в Лаконике, и в Беотии говорили о задумчивом прощании, светлой и грустной памяти об ушедших, без протеста, отчаяния или страха. Но для спартанца-воина куда хуже, чем смерть, было увечье, лишавшее его возможности сражаться в рядах своих соплеменников, а свободный лакедемонянин ничего больше не хотел.
Послышался треск камыша, и на поляне показался огромный секач. Подруги замерли, вжавшись в камень. Зверь принюхивался, поворачивая туда-сюда свое тело. Негнущаяся шея не давала возможности кабану вертеть головой, и эта особенность зверей спасла немало охотничьих жизней.
Из-за камышовой кочки медленно поднялся Менедем. Опустив левую руку так, что щит прикрыл нижнюю часть живота и бедра, он слегка свистнул. Кабан мгновенно повернулся и получил удар копья глубоко в правый бок: со звонким хрустом сломав древко, он ринулся на атлета. Клыки глухо лязгнули по щиту, и Менедем не устоял. Оступившись, спартанец полетел вверх тормашками в неглубокую яму. С боевым кличем на зверя набросился Эоситей. Кабан подставил ему левый бок, и все было кончено. Сконфуженный Менедем начал укорять своего начальника за вмешательство. Гораздо интереснее было бы самому прикончить зверя!
А через несколько минут, едва только зашумели-загремели загонщики, от камышей внезапно выскочило сразу не меньше десятка крупных кабанов. Звери опрокинули двух воинов, стоявших у правого угла поляны, понеслись к реке, повернули и напали на Эоситея и Менедема. Менедем отбивался от взбешенной свиньи, а Эоситей сразу же был повержен особенно громадным секачом. Седая щетина высоко вздыбилась на могучем хребте, слюна и пена летели с лязгающих клыков в ступню длиной. Эоситей, потеряв щит, выбитый ударом зверя, бросив копье, вжался в землю и крепко сжимал длинный персидский нож. Секач резким толчком рыла старался подбросить его, чтобы достать клыками, клал на спину спартанца огромную голову и, подгибая передние ноги, силился зацепить клыками. А Эоситей отодвигался, напряженно следя за чудовищем, и все никак не мог нанести ему смертельный удар. Эгесихора и Таис не дыша следили за борьбой, забыв про Менедема, сдерживавшего атаку старой, опытной в сражениях свиньи. Эгесихора вдруг вцепилась в плечо Таис: секач подталкивал Эоситея к выступу кочковатой почвы, еще немного, и стратегу некуда будет подвигаться, и тогда…
