Она посмотрела на Питера и Клару, схватила газету Питера и швырнула на стол, словно в наказание.
– Это дело не кончилось. Дело Арно продолжается.
Зазвонил телефон, и Клара ответила.
– Это Оливье, – сказала она, прикрыв микрофон рукой. – Ой, спасибо. Передам. – Клара отключилась и посмотрела на других. – Вы что-нибудь знаете об эфедре?
Глава двадцатая
Жан Ги Бовуар раздал задания агентам.
Агент Изабель Лакост должна была исследовать жизнь Мадлен Фавро, агент Николь – проверить список поставщиков эфедры и выяснить, не делал ли кто из них поставки в этот район, а Роберу Лемье было поручено сопровождать инспектора Бовуара и старшего инспектора Гамаша.
– Но это неправильно, – сказала Николь, ошеломленная ошибочным решением Бовуара. – Лемье уже начал заниматься этой эпилепсией, или как там ее.
– Эфедра, – сказал Бовуар. – Вы что, не слушали?
– Все это есть в компьютере, верно?
Бовуар повернулся и сердито посмотрел на Гамаша, чтобы его шеф понял, насколько неадекватна эта женщина.
– Дело в том, – продолжала Николь, явно не понимая, какое производит впечатление, – что если уж он это начал, то пусть и заканчивает.
– Что? Это у нас такое новое правило? – спросил Бовуар. – Тут у нас не школьный двор, а это не дебаты. Вы будете исполнять приказания.
– Прекрасно. Сэр.
Николь направилась к своему столу, намеренно не обращая внимания на попытку Лемье перехватить ее взгляд и изобразить извиняющуюся улыбку.
Они ушли, техники занялись работой в другой части комнаты, и Николь вытащила свой сотовый. Он вибрировал на протяжении всего заседания, а она могла только не реагировать на него. Иначе ее ждала бы катастрофа.
– Oui, allô, – сказала она и ничуть не удивилась, услышав знакомый голос.
– Ну что там происходит? – спросил голос.
Она рассказала, после чего на другом конце наступила пауза.
– Мне это не нравится. Почему Гамаш ушел без тебя? Может быть, ты что-то сделала не так? Рассердила его?
– Нет, конечно. Я даже назвала причину смерти. Все говорили, что это какое-то лекарственное средство, а я сказала, что ее испугали до смерти. Шеф согласился со мной и сказал об этом.
– Постой, ты указала на его ошибку в присутствии всей команды?
– Я сделала это очень мягко.
– А что я тебе говорил? Чему учил? Не выводить его из себя.
– Что? Значит, я должна просто соглашаться?
– На карту поставлено нечто большее, чем одно дело. Ты это знаешь. Смотри не напортачь там.
– Я уже устала это слушать.
– А я устал повторять.
На линии воцарилось молчание.
Арман Гамаш кивнул двум мужчинам, сидевшим за маленьким столиком перед бистро Оливье и наслаждавшимся ярким осенним солнцем. Будь такая возможность, квебекцы до глубокой осени засиживались бы на террасах, а весной выходили бы на них с первыми лучами солнца. Одетые в свитера и куртки, шапки и перчатки, они подставляли лицо солнцу.
Эти двое макали печенье в капучино и с удовольствием поедали его. Услышанная Гамашем часть разговора, происходившего между этими двумя, была очень похожа на обрывки слов, которые доносил до него ветер, когда они проходили мимо людей, стоящих на деревенском лугу со своими собаками.
Сегодня вся деревня пела одну и ту же песню, состоящую из одного-единственного слова.
Эфедра.
Гамаш остановился и уставился на агента Лемье, по лицу которого гуляла улыбка. Он явно радовался погожему весеннему дню.
– Ты это слышал? – спросил Гамаш.
Лемье наклонил голову, прислушался.
– Это дрозд?
Инспектор Бовуар отрицательно покачал головой.
– Послушай, пожалуйста, внимательнее, – сказал Гамаш.
Лемье замолчал и прислушался, закрыв глаза. Он услышал рев бегущей реки. Услышал птиц, хотя, вероятно, и не дроздов. Услышал разговоры людей. Услышал слово «эфедра».
Он открыл глаза и уставился на Гамаша.
– Эта парочка за столиком у бистро, вероятно, имеет какое-то отношение к убийству, – прошептал он.
Тут слово «эфедра» прозвучало еще раз. На сей раз оно донеслось откуда-то со стороны магазина месье Беливо.
– Агент, может быть, вы расскажете мне, как вы проводили свои вчерашние изыскания? – Гамаш смотрел на Лемье довольно жестким взглядом.
– Я ждал возвращения этой женщины-медиума, заметил на столе компьютер и поискал в Интернете.
– Воспользовались компьютером Габри.
– Да.
– А сайты, которые просматривали, потом закрыли? – спросил инспектор Бовуар.
– Уверен, что закрыл.
– Я бы никогда не стал пользоваться эфедрой – это слишком опасно, – говорил один из жителей деревни своему собеседнику. Они прошли мимо, чуть замедлив шаг, чтобы улыбнуться Гамашу, который приветственно приподнял шляпу. – Но я слышал, что Габри прежде пользовался этим средством. Или это был Оливье? И, откровенно говоря, две-три таблетки не помешали бы Мирне.
Гамаш снова надел шляпу и уставился на Лемье. Это был его самый жесткий взгляд. Отчасти требовательный, отчасти вопрошающий.
– Может быть, я там что-то не стер. Простите. Какой же я идиот! – Робер Лемье опустил голову и помотал ею. Он готов был затопать ногами. – Извините меня, сэр.
– Вы понимаете, что это значит? – спросил Бовуар.
– Да, сэр. Это значит, что все в деревне, а возможно, и в округе знают теперь, что нас интересует эфедра. У них хватит ума, чтобы понять причину нашего интереса.
– Это означает, что убийце известно то, что известно нам, и он определенно попытается избавиться от этих таблеток. Если уже не избавился, – сказал Гамаш. – Возможно, теперь это единственный округ во всем Квебеке, где нет эфедры.
Лемье запрокинул голову, так что его нос стал указывать в небеса.
– Извините. Вы правы. Мне этого и в голову не приходило.
– Ах вот как? Так подумайте хорошенько. Чем, по-вашему, мы здесь занимаемся? – прошипел Бовуар, стараясь не повышать голос, чтобы его не услышали другие. – Где-то здесь находится убийца. Кто-то из местных жителей не боится убивать. Вы знаете, что удерживает большинство людей от убийства? Страх. Страх быть пойманным. Мы здесь имеем дело с бесстрашным человеком. Это очень опасный человек, Лемье. А вы дали ему огромную фору.
Гамаш слушал с интересом, хотя и не соглашался. Страх может остановить некоторых людей от совершения убийства, но Гамаш точно знал, что именно страх заставляет многих людей идти на убийство. Именно страх лежит в основе всех других эмоций. Именно страх преображает и превращает другие эмоции в нечто отвратительное. Подобно алхимику, он может превратить день в ночь, радость в отчаяние. Раз укоренившись, страх способен затмевать солнце. А Гамаш знал, что может вырасти в темноте. И вот эти поросли он искал каждый день.
