Гамаш, согревшийся у камина, откинулся на спинку кресла. Теперь он знал, что враг рядом.
Агент Лакост и Лемье уже уехали, и Бовуар остался один в оперативном штабе. Один, если не считать Николь. Она сидела ссутулившись за компьютером, ее одутловатое лицо было похоже на лицо мертвеца.
Часы показывали шесть. Пора. Он взял свою кожаную куртку и открыл дверь, но тут же быстро ее закрыл:
– Черт побери!
– Что?
Николь подошла к нему. Бовуар отодвинулся, приглашая ее действовать. Она подозрительно посмотрела на него, потом быстро распахнула дверь.
Ей в лицо ударил порыв ледяного дождя и чего-то еще. Она отпрянула назад, и Бовуар увидел что-то отскакивающее от пола. Град. Неужели это град, черт его подери? Распахнутую дверь раскачивало ветром, и когда Николь потянулась к ручке, то заметила, как в порывах ветра вихрится снег.
Снег, черт его побери?
Дождь, град и снег? Может, еще и лягушки начнут падать с небес?
И тут зазвонил телефон. Это был дребезжащий электронный звонок сотового. Звонок знакомый, но Бовуар не мог определить чей. Явно не его. Он посмотрел на Николь – кровь наконец-то прихлынула к ее лицу. Ее словно загримировал какой-то мстительный умелец из бюро похоронных услуг: на щеках и на лбу появились большие красные пятна. Все остальное оставалось мертвенно-бледным.
– Кажется, ваш телефон звонит.
– Это не мой. Вероятно, Лакост свой оставила.
– Ваш. – Бовуар подошел к ней. Он представлял себе, кто может ей звонить. – Ответьте.
– Это какой-то чужой номер.
– Если не ответите вы, то это сделаю я.
Он сделал шаг в ее сторону, и она отступила:
– Нет. Я отвечу.
Она медленно раскрыла телефон, явно надеясь, что звонок прекратится, прежде чем ей придется нажать кнопку. Но телефон продолжал звонить. Бовуар сделал еще шаг в ее сторону. Николь отпрыгнула, но недостаточно быстро. Бовуару удалось схватить телефон.
– Bonjour? – произнес он.
На линии – тишина.
В бистро почти никого не было. Поленья тихо потрескивали в камине, освещая комнату алым и янтарным светом. Здесь было тепло, уютно и тихо, если не считать ударов грома, когда гроза впадала в очередной приступ неистовства.
Бовуар вытащил из своей сумки школьный ежегодник.
– Замечательно, – сказал Гамаш, завладев им.
Он удобно устроился на стуле, надел очки, протянул руку к бокалу с вином и… исчез. Бовуар подумал, что никогда шеф не был счастливее, чем с книгой в руках.
Бовуар взял ломтик хрустящего французского батона, густо намазал его паштетом и съел. Снаружи ревел ветер. Внутри все было тихо и спокойно.
Несколько минут спустя дверь открылась, и порывом ветра внутрь занесло Жанну Шове. К ее лицу прилипли волосы и выражение ужаса. Гамаш поднялся и слегка поклонился ей. Она выбрала столик вдали от них.
– Готов поспорить на что угодно, что это Николь выгнала ее из гостиницы в грозу. Только она могла бы напугать женщину, которая умеет вызывать мертвых.
Принесли их заказ. Габри поставил суп из омара перед Гамашем и французский луковый перед Бовуаром.
Они принялись есть, продолжая разговор. Для Бовуара это была любимая часть любого расследования. Одна голова хорошо, а две – со старшим инспектором – куда лучше. Они обменивались мыслями, идеями. Ничего официального, никаких записей. Только мысли вслух. Под еду и выпивку.
– Что тебя здесь поразило? – спросил Гамаш, постучав пальцем по альбому.
Суп у него был густой, с насыщенным вкусом омара и приправленный коньяком.
– Мне показалось, что могут быть важны подписи под фотографиями.
– Ты имеешь в виду замечание про тюрьму «Тангуэй». Да, я тоже обратил внимание.
Гамаш снова открыл раздел с выпускными фотографиями. На сей раз он посмотрел на Хейзел. Перед тем как сфотографироваться, она явно сходила в салон красоты. Волосы уложены, глаза нарочито подведены. Подпись под фотографией гласила: «Хейзел любила спорт и драмкружок. Не стала мадам».
«Не стала мадам», – подумал Гамаш и спросил себя, не является ли это примером пары «безразличие – самообладание». Какая девчонка не хочет стать красивой, полной достоинства женщиной?
Он перешел на страничку драмкружка. И увидел там Хейзел. Она улыбалась, обнимая такую же самодеятельную актрису с лицом, покрытым гримом. Под фотографией подпись: «Мадлен Ганьон в роли Розалинды в „Как вам это понравится“». Описание школьной постановки, удивительный успех – об этом написал режиссер-постановщик. Хейзел Ланг.
– Удивительно, как у Мадлен на все хватало времени. Спорт, драмкружок, – сказал Бовуар. – Она еще и в группу поддержки спортивной команды входила. – Он пролистал ежегодник, нашел нужную страницу. – Видите? Вот она.
И снова перед ними предстала Мадлен с улыбкой во все лицо и блестящими даже на черно-белой фотографии волосами. На всех короткие юбочки. Свитера в обтяжку. Все молодые, все красивые. Гамаш стал читать имена. Моника, Джоан, Мадлен, Жоржетт. Одной девушки на фото не было. Девушки по имени Жанна. Жанна Потвен.
– Ты обратил внимание на имя отсутствующей девушки из группы поддержки? – спросил Гамаш. – Жанна.
Он повернул альбом к Бовуару, потом посмотрел на одинокую женщину за столом.
– Неужели вы и вправду считаете… – Бовуар повел головой в том направлении.
– Случались и куда более странные вещи.
– Типа спиритических сеансов и призраков? Вы думаете, что она колдовством превратила себя из красавицы-болельщицы в это?
Они оба посмотрели на неприметную женщину, одетую в унылый свитер и брюки.
– «Я видел на камнях цветов прекрасных ряд и квазимод, что всем добро творят»
[58]
, – продекламировал Гамаш, глядя на Жанну Шове.
В этот момент появился Оливье с их обедом. Бовуар остался доволен. Он не только получил свою еду, но и цитирование поэзии было пресечено. Бовуар устал делать вид, что понимает слова, смысл которых совершенно ускользал от него. От заказанного Гамашем coq au vin
[59]
над столом поднялся густой простецкий запах с неожиданным кленовым ароматом. Молодые нежные бобы и глазированные маленькие морковки были поданы отдельно на белом блюде. Перед Бовуаром поставили большой, приготовленный на углях стейк в луке, поджаренном на сковороде. На его сервировочном блюде лежала горка картошки фри.
Умри Бовуар в этот момент, он умер бы счастливым человеком, вот только оставалось еще съесть крем-брюле на десерт.
