– Это глупо, – сказала Софи, хотя вид у нее был отнюдь не уверенный.
– За обедом вы сели рядом с Мадлен и подсыпали ей в еду таблетки.
– Ничего я не подсыпала. Мама, скажи ему, что я этого не делала.
– Она этого не делала, – произнесла Хейзел, найдя в себе немного сил, чтобы прийти на защиту дочери.
– Конечно, все, что я сказал о Софи, применимо и к Хейзел. – Гамаш повернулся к женщине рядом с Софи. – Вы любили Мадлен. И никогда не пытались этого скрыть. Почти наверняка платонической любовью, но сильной. Возможно, вы любили ее еще с детства, когда были девчонками. И тут она приезжает жить к вам, восстанавливается после химиотерапии, и ваша жизнь начинается заново. Скука уходит. Уходит одиночество.
Хейзел кивнула.
– Если Софи могла найти эфедру, то могли и вы. За обедом вы сидели по другую сторону от Мадлен. Вы могли подсунуть эфедру в ее еду. Но остается один неудобный вопрос: почему не убить Мадлен на первом сеансе? Зачем ждать?
Он сделал паузу, чтобы все осознали этот вопрос. Теперь казалось, что весь существующий мир ограничен кругом света. Известный мир заканчивался там, где наступала темнота.
– Сеансы имели три отличия, – принялся загибать пальцы Гамаш. – Перед вторым сеансом состоялся обед у Питера и Клары, второй сеанс был назначен в старом доме Хадли, и на нем присутствовали мать и дочь Смит.
– Но зачем Хейзел убивать Мадлен? – спросила Клара.
– Ревность. Посмотрите на эту фотографию. – Он показал на снимок, который в этот момент находился в руках Габри. – Мадлен с любовью смотрит на Хейзел, а Хейзел тоже смотрит, с еще большей нескрываемой любовью. Но не на Мадлен или Софи. Она смотрит в сторону от объектива. И тут я вспомнил слова Оливье. Он сказал о том, как Хейзел опекала месье Беливо после смерти его жены. Он приглашался на все праздники. В особенности на крупные. На Хейзел светло-голубая шляпка, на торте – голубая глазурь. Это день рождения месье Беливо. Ваш.
Он посмотрел на Беливо, у которого был встревоженный вид. Габри передал ему фотографию, и бакалейщик несколько секунд разглядывал ее. В тишине они услышали потрескивание. Словно что-то поднималось по ступенькам. Клара знала, что это всего лишь игра ее воображения. Она знала, что прежде она слышала только дрозденка, а не монстра, который возникал в ее воображении. Теперь птенец был мертв. Так что никто не мог подниматься по лестнице. На площадке никого не было. Никто не мог идти по коридору.
– Хейзел всегда была очень добра, – сказал наконец месье Беливо, глядя на Хейзел, которая готова была сквозь землю провалиться.
– А вы в него влюбились, верно? – спросил Гамаш.
Хейзел едва заметно отрицательно покачала головой.
– Мама, это правда?
– Я находила его очень милым. Однажды я даже подумала…
Голос ее стих.
– Но потом появилась Мадлен, – сказал Гамаш. – Она ни о чем таком и не думала, почти наверняка и представления не имела о том, как вы к нему относитесь, но тем не менее она похитила у вас месье Беливо.
– Он мне не принадлежал, как можно было его у меня похитить?
– Мы так говорим обычно, но одно дело – слова, и совсем другое – чувства. Два одиноких человека – вы и месье Беливо. Во многих смыслах куда как более естественная пара. Но Мадлен явилась великолепным, красивым, веселым притяжением, и месье Беливо был очарован ею. Я не хочу создать впечатление, будто Мадлен была злобной или бесчестной. Она просто была самой собой. И в нее было трудно не влюбиться. Я верно говорю, месье Сандон?
– Moi?
У Сандона дернулась голова, когда он услышал свое имя.
– Вы тоже ее любили. Сильно любили. Ваша любовь была такой сильной и всепоглощающей, какой бывает только безответная любовь. Во многих смыслах она самая сильная, потому что никогда не бывает удовлетворенной. Мадлен оставалась для вас идеалом. Совершенной женщиной. Но потом это совершенство дало сбой. Она полюбила кого-то другого. И не просто другого, а того единственного человека, которого вы презираете. Месье Беливо, приносящего смерть. Человека, который позволил почтенному старому дубу умереть в мучениях.
– Я бы никогда не смог убить Мадлен. Я даже дерево не могу срубить. На цветок не наступлю, жука не раздавлю. Я не могу забрать чужую жизнь.
– Можете, месье Сандон. – Арман Гамаш замолчал и подался вперед, глядя на громадного лесоруба. – Вы же сами сказали. Лучше пресечь страдания, чем позволить умирать долгой и мучительной смертью. Вы говорили о дубе. Но вы были готовы его убить. Пресечь страдания. Если бы вы знали, что Мадлен умирает, возможно, вы бы поступили так и по отношению к ней.
Сандон лишился дара речи. Его глаза и рот были широко открыты.
– Я ее любил. Не мог я ее убить.
– Жиль, – прошептала Одиль.
– А она любила кого-то другого. – Гамаш наклонился еще ближе к Сандону, чтобы каждое его слово достигало цели. – Она любила месье Беливо. Вы каждый день видели это, каждый день это происходило на ваших глазах, вы не можете это отрицать. Она вас ничуть не любила.
– Как она могла? – Сандон поднялся со стула и сжал кулаки, похожие на дубинки. – Вы и представить себе не можете, что это было такое – видеть ее с ним. – Он повернулся и посмотрел на кроткого месье Беливо. – Я понимал, что она не могла полюбить такого, как я…
Он запнулся.
– Но если она не могла полюбить вас, то не должна была полюбить никого? – тихо сказал Гамаш. – Вероятно, это было ужасно.
Лесоруб рухнул на стул. Все ждали, что сейчас раздастся треск и стул под ним рухнет, но стул выдержал – так может мать подхватить падающего ребенка.
– Но вещество, которое ее убило, обнаружилось в аптечке у Смитов, – яростно проговорила Одиль. – Жиль не мог его оттуда взять.
– Вы правы. Он не мог проникнуть к ним в дом, – ответил ей Гамаш. – Я упоминал о данных лабораторного анализа, согласно которому эфедра, убившая Мадлен, не из недавней закупки. Она гораздо более натуральная. Как же я был глуп! Мне об этом говорили много раз, но я словно не слышал. Эфедра – трава. Растение. Ее много веков использовали в китайской медицине. Может быть, Жилю и не требовался доступ в дом Смитов. Как и вам. Вы знаете, что я взял в вашем магазине?
Он уставился на Одиль, а та вперилась в него лихорадочным, обезумевшим взглядом.
– Ма хуань. Старинное китайское средство из травы. Еще оно известно под названием чай мормона. И эфедра.
– Я этого не делала. И он этого не делал. Он ее не любил. Она была сучка, паскудная, паскудная личность! Она манипулировала людьми, и у них возникало впечатление, что она к ним небезразлична.
– Вы говорили с ней, предупреждали ее, когда шли сюда тем вечером. Верно? Вы сказали ей, что она может заполучить любого, но Жиль – единственный мужчина, которого вы когда-либо хотели. Вы умоляли ее держаться от него подальше.
