— О, нет. Это твои деньги.
Он повернулся к ней, но ночь была безлунной, и ему не удалось разглядеть выражение ее лица. Мадлен продолжила:
— Сам подумай. Хобби — твое. Страшно прибыльное, как теперь оказалось. Представитель в галерее — тоже твой. Или агент, или кто она тебе. И теперь тебе предстоит встреча с новым поклонником твоей работы. Так что деньги всецело твои.
— Что-то не пойму, что ты хочешь мне сказать.
— Констатирую, что такова реальность.
— Да нет же. Все, чем я владею, принадлежит нам обоим.
Она усмехнулась:
— Что, правда не понимаешь?
— Чего?
Мадлен зевнула, и голос ее прозвучал очень устало.
— Это твой проект, Дэйв, от начала до конца твой. Я только и делала что ныла: тратишь слишком много времени, не ходишь со мной гулять, таращишься в монитор на серийных убийц…
— Как это связано с деньгами?
— Напрямую. Ты один их заработал. Значит, они твои, — она снова зевнула. — Я спать.
Глава 32
Неуправляемое безумие
Гурни выехал на встречу с Саймоном Кейлом ровно в 11:30 утра. У него было чуть больше часа, чтобы добраться до Куперстауна. По дороге он выпил пол-литра лучшего кофе из лавки Абеляра. Подъезжая к озеру Отсего, он уже проснулся в достаточной степени, чтобы замечать характерное сентябрьское небо с легкой прохладцей.
Навигатор привел его на поросший болиголовом западный берег, где на собственном полуострове площадью в пару квадратных километров пристроился небольшой белый особняк в колониальном стиле. В открытом гараже виднелись блестящий зеленый родстер «Миата» и черное «Вольво», а у въезда припарковался красный «жук». Гурни остановился за ним и как раз открыл дверцу машины, когда из гаража вышел стильно одетый седой мужчина с парой холщовых сумок.
— Вы, должно быть, детектив Гурни?
— А вы доктор Кейл?
— Да-да, — улыбнулся он светски и пригласил его проследовать за собой по мощеной дорожке, ведущей к боковому входу в особняк.
За незапертой дверью оказалось помещение с низкими балочными потолками, как было принято в восемнадцатом веке для сохранения тепла. Вокруг царили чистота и порядок, но от обстановки в целом веяло стариной. Кейл привел Гурни на кухню с огромным открытым очагом и газовой плитой тридцатых годов. В соседней комнате кто-то играл на флейте гимн «О благодать».
Кейл положил на столешницу сумки — Гурни теперь разглядел на них логотип Адирондакского симфонического оркестра. Внутри одной виднелись овощи и багеты, а в другой — несколько винных бутылок.
— Будущий ужин, — пояснил Кейл. — Я сегодня и охотник, и собиратель, — продолжил он слегка игриво. — Но сам я не готовлю. Этим занимается мой партнер, Адриан. Он у нас и шеф-повар, и флейтист…
— Это он играет? — Гурни кивнул в сторону звуков.
— О, нет-нет-нет, Адриан играет несравнимо лучше. Это его ученик, который «жук».
— Который, простите, кто?
— Ну, он ездит на этой маленькой красненькой штучке, которая там снаружи стоит, — прокомментировал Кейл.
— Я понял, — кивнул Гурни. — Стало быть, вы ездите на «Вольво», а ваш партнер — на «Миате»?
— Почему вы решили именно так, а не наоборот?
— Наоборот было сложно предположить.
— Любопытно! Что же выдает во мне владельца «Вольво»?
— Когда вы выходили из гаража, вы шли с той стороны, где стоит «Вольво».
Кейл звучно расхохотался.
— А я уж было понадеялся, что вы ясновидящий.
— Увы.
— Может быть, чаю? Нет? Тогда идемте в гостиную.
Гостиная оказалась крохотной комнаткой рядом с кухней. Меблировка состояла из двух кресел в цветочек с подставками для ног, журнального столика, книжного шкафа и небольшой дровяной печи, выложенной красными изразцами. Кейл жестом показал на одно из кресел, а сам устроился напротив.
— Что ж, детектив, изложите причину вашего визита.
Гурни впервые обратил внимание, что взгляд Кейла вопреки его непринужденному поведению внимательный и даже пристальный. Перед ним был человек, которого сложно обмануть или пробрать лестью. Гурни собирался воспользоваться его неприязнью к Эштону, проявленной в телефонном разговоре, чтобы получить полезную информацию. Вместо прямого ответа он пожал плечами и произнес:
— Не могу сформулировать причину. Пожалуй, я сейчас вслепую перебираю все версии подряд.
— Бросьте скромничать, — произнес Кейл, рассматривая его.
Гурни несколько удивился такому ответу, но парировал:
— Это не скромность, а честное признание в растерянности. В этом расследовании слишком много неизвестных. Никто ничего не знает наверняка.
— Кроме убийцы? — улыбнулся Кейл и глянул на часы. — И все же вы пришли с какими-то вопросами.
— Расскажите все, что можете, про Мэйплшейд. Что за девочки туда попадают, что за люди идут туда работать, какие есть ключевые моменты, что вы сами там делали, почему уволились…
— Вас интересует Мэйплшейд до или после прихода Эштона?
— И то, и другое, но меня особенно интересует период, когда там училась Джиллиан Перри.
Кейл задумчиво прикусил губу, словно обдумывая задачу.
— Если вкратце, то история такая. На протяжении восемнадцати лет из тех двадцати, что я работал в Мэйплшейде, это было эффективное заведение терапевтического профиля для решения широкого спектра проблем эмоционального и бихевиорального толка. Но пять лет назад случилось явление Скотта Эштона. С фанфарами — звезда современной психиатрии, великий новатор, идеальный кандидат, чтобы двигать школу на первые позиции в индустрии. Однако, как только он обосновался на месте директора, он принялся сужать специализацию, занимаясь все более и более патологическими случаями — девочками, которые морально и физически насиловали других детей. Школу заполнили одержимые сексом девицы с жутким анамнезом, пережившие инцест и как жертвы, и как инициаторы. Эштон превратил Мэйплшейд из заведения для реабилитации сложных подростков в унылое прибежище сексуальных маньячек и психопаток.
Гурни показалось, что Кейл не в первый раз произносит эту речь ровно такими словами, однако эмоции за ними были искренними. И на недолгий, но показательный момент выверенную игривость вытеснила настоящая злость.
В повисшей тишине раздалась мелодия баллады «Милый Дэнни».
Память затянула Гурни внезапно и коварно, словно разверзшаяся могила. Надо было сейчас же извиниться, придумать уважительный повод прервать разговор, уйти отсюда, бежать… Пятнадцать лет прошло, а песня все еще была невыносимой.
И тут мелодия прервалась. Гурни застыл, тяжело дыша, словно оглушенный солдат в окопе, в настороженном ожидании, что стрельба вот-вот возобновится.
