Я прошла под золоченой люстрой и ступила в парадную гостиную.
– Папа? Мама?
Тишина.
Я вздохнула, лавируя среди белой мебели, над которой так тряслась моя мать, не позволяя никому рассиживаться на этих безупречных диванах. Я заглянула в столовую и другую гостиную. Убедившись, что никого нет ни в кабинете отца, ни на кухне, я поднялась по лестнице.
Мои шаги тоже были беззвучны.
На втором этаже я прошла в самый конец коридора, к последней двери и толкнула ее.
Это была моя спальня – ключевое слово была.
– Боже правый, – прошептала я.
От меня здесь ничего не осталось. Мои книги, мой письменный стол, плакаты на стенах, милые безделушки – все исчезло. Не могу сказать, что это имело какое-то значение, но, черт возьми, ничто в этой комнате не напоминало о том, что когда-то я здесь жила.
– Мы упаковали твои вещи.
Я вздрогнула и резко обернулась. Она стояла в дверях некогда моей комнаты – в бежевых льняных слаксах и белой блузке, заправленной внутрь. Волосы цвета «клубничный блонд» были тщательно уложены, на лице ни одной морщинки или следов физического несовершенства.
– Мама.
Изящная бровь выгнулась дугой.
– Твои вещи на чердаке, если ты за ними. Мы перетащили их туда после нашего с тобой разговора осенью.
– Вы забыли про мой день рождения, – выпалила я.
Легким элегантным движением она склонила голову набок.
– Неужели?
Я смотрела на нее и думала только одно: какая же сука. Во мне поднялась злость, но я затолкнула ее обратно. Злость – плохой помощник, если имеешь дело с миссис Морганстен. Тут надо было бить ее же оружием – ледяным спокойствием и собранностью.
– Я пришла не за вещами.
– Может, ты хочешь вернуться? – спросила она, но в ее голове не прозвучала надежда. В нем не прозвучало ничего, и я даже подумала, не сделала ли она пластическую операцию на голосовых связках. Он был таким же, как и ее лицо.
– Нет. – Я едва не фыркнула. – Я здесь, чтобы поговорить с тобой и отцом. Он дома?
Она ответила не сразу.
– На веранде.
Простые смертные назвали бы это крытым крыльцом, но только не мама.
– Что ж, пошли.
Не дожидаясь ответа, я прошла мимо нее и спустилась вниз. Она шла за мной, держась на некотором расстоянии, и я чувствовала, как ее взгляд впивается мне в спину. Я начала считать про себя. На цифре «пять», когда я уже была на нижней ступеньке, она наконец открыла рот:
– Ты давно была в парикмахерской?
– Да.
Легкая усмешка в голосе.
– Я так и думала.
Я вздохнула.
– Тогда зачем спросила?
Мама отозвалась только в прихожей.
– А кстати, что на тебе надето?
– Барахло из комиссионки, – ответила я, хоть это было не так.
Она укоризненно покачала головой.
– Замечательно, Эвери.
Я закатила глаза и толкнула дверь на крыльцо, хотя меня так и подмывало броситься обратно в дом и забраться с ногами на белоснежные диваны. Отец сидел в шезлонге и читал газету. Прежде чем я успела открыть рот, это сделала мама:
– Посмотри, кто решил нанести нам визит.
Отец опустил газету и поднял взгляд. Удивление мелькнуло на его лице.
– Эвери.
– Привет, пап.
Приподнявшись, он отложил газету в сторону.
– Мы тебя не ждали.
Ни тебе «как ты поживаешь», ни «рад тебя видеть». Я села на плетеный стул.
– Я знаю. Я ненадолго.
– Она хочет поговорить с нами. – Мама осталась стоять на месте. – Ума не приложу о чем, но возле дома стоит арендованный автомобиль, и за рулем парень.
Я пропустила ее реплику мимо ушей.
– Это не имеет отношения ни к арендованному автомобилю, ни к тому, кто в нем сидит.
– Я очень надеюсь, что ты не проделала такой путь ради того, чтобы поговорить именно об этом, – ответила она.
Я сделала глубокий, долгий вдох.
– Я разговаривала с Дэвидом. – Отец напрягся, но мама хранила поразительное спокойствие. Хороший знак. – Он рассказал мне про Молли Симмонс и Блейна Фицджеральда, о том, что произошло прошлым летом – и произойдет нынешним.
– Эвери…
– Нет, – сказала я, перебивая мать, прежде чем она успела сказать то, что определенно выбило бы меня из колеи. – Я не нарушала условия соглашения. Я молчала все эти годы. Я сделала в точности то, о чем просили вы оба.
Мама вытянулась в струну.
– Дэвид не имел права звонить тебе…
– Почему нет? – спросила я. – Разве это противозаконно – сообщить мне о том, что Блейн изнасиловал еще одну девушку, как когда-то изнасиловал меня?
Отец судорожно вздохнул, но мама… она побледнела еще больше, если такое было возможно.
– Не надо так грубо об этом, – сказала она, складывая на груди руки. – Мы понимаем, что ты имеешь…
– В ту ночь в госпитале я сказала вам ровно то, что сказала полиции. Блейн изнасиловал меня. Это вы решили, что я должна забрать заявление, из-за чего все подумали, что я солгала.
– Эвери… – начал отец.
Но я не дала ему продолжить.
– Я здесь только потому, что мне необходимо избавиться от того, что произошло со мной, а сделать это я могу, лишь сказав вам те слова, что должна была сказать тогда. – Я глотнула воздуха, хотя это было лишнее. Я чувствовала в себе уверенность. – Вы двое поступили нечестно. Вы совершили чудовищную ошибку.
Мама шагнула вперед.
– Прошу прощения?
– Не делай вид, что ты не расслышала. – Я встала, сжимая кулаки. – Вы должны были послать к черту его родителей. Вы должны были спустить их с лестницы. Вы должны были пойти в полицию и рассказать о том, с чем к вам пришли его родители, потому что это была взятка за молчание вашей дочери. И ради чего все это? Ради того, чтобы вам не пришлось идти в суд? Чтобы никто не задавал лишних вопросов? И вы по-прежнему могли ходить в свой клуб и чувствовать себя там как дома? И пусть все это время вашу дочь будут называть лживой шлюхой? И Блейн будет на свободе, чтобы совершить то же самое еще раз? Не по нашей ли с вами вине? Вы должны были встать рядом со мной и поверить мне! Вы должны были помочь мне с этим справиться! Я же ваша дочь! Вам следовало думать прежде всего обо мне!
Отец отвернулся, и я могла понять почему. Возможно, он всегда подозревал, что было правдой. Мне бы на его месте тоже стало стыдно.
