Она нервно засмеялась.
– Что-то я в этом сомневаюсь, вспоминая наш последний разговор и то, что целых девять месяцев тебе было на меня плевать.
Да, пожалуй, разговор предстоял не из легких.
– Я не любительница читать письма от незнакомых людей, это у меня еще со времен старшей школы, когда меня заваливали письмами ненависти. И ты ведь тоже присылала мне кучу не слишком приятных сообщений.
Сложив на груди руки, она вздернула подбородок.
– Ты знаешь, почему я посылала тебе эти сообщения.
– Потому что я не ответила на первые письма и потому что ты меня обвиняешь. – Она промолчала, и я чуть подалась вперед. – Я не лгала, когда сказала, что ничего не знала о тебе до тех пор, пока в январе не поговорила со своим двоюродным братом. Я не открывала первые письма. Это правда.
Она сжала губы.
– Так ты все еще настаиваешь на том, что ты не лживая шлюха?
Я выдохнула через нос и пристально посмотрела на нее. Злость уже закипала во мне, но, так же как и моя мать накануне, я держала себя в руках.
– Как я уже сказала тебе по телефону, я не лгала полиции.
– Тогда почему ты забрала заявление? – спросила она.
– Это долгая история.
Она раскинула руки.
– Разумеется, у меня есть время. Выкладывай.
Ее требовательный тон так и подстегивал меня к тому, чтобы сорваться. Но, сохраняя выдержку, я рассказала Молли и про вечеринку на Хэллоуин, и про то, что было потом. Выражение ее лица оставалось жестким и неумолимым, как у бывалого копа. Лишь когда я призналась в том, что со мной сделал Блейн, на ее лице промелькнула боль. Мне не нужно было задавать вопросов, чтобы убедиться в том, что с ней произошло то же самое. Когда я закончила, она отвернулась, ее плечи поникли, но спина оставалась прямой.
– Мне нельзя никому об этом рассказывать, но я должна была рассказать тебе.
– А своему бойфренду ты рассказала?
– Да.
Она по-прежнему стояла ко мне спиной и молчала.
– Мне бы очень хотелось, чтобы мои родители не соглашались на это, да и я тоже. Я бы хотела быть такой же сильной, как ты, и чтобы…
– Ты ничего обо мне не знаешь. – Она повернулась ко мне, ее глаза стали серыми кремнями.
Я подняла руки, жестом успокаивая ее.
– Но я знаю, что ты сильная, сильнее меня. Ты все сделала правильно, и я знаю, что, наверное, это было нелегко.
– Это было нелегко.
– Я понимаю.
Думаю, этой девочке доставляло удовольствие спорить со мной.
Ее острый подбородок выступил вперед.
– Все было нелегко. Беседовать с полицией, детективами, а потом с адвокатами. И всем пересказывать в подробностях, что он делал со мной? Рассказывать все до мелочей? Как ты думаешь, легко это было? И мне бы не пришлось пройти через все это, если бы ты тогда сказала правду!
– Мне очень жаль…
Она бросилась ко мне так быстро, так неожиданно, что я даже не успела увернуться.
Молли ударила меня по лицу, сильно, наотмашь. Слезы боли и удивления защипали глаза.
Она ударила меня прямо по лицу.
Я не могла в это поверить. Щека горела, ныла. Проклятье. Эта худышка владела прямо-таки бойцовским ударом.
Потрясение сменилось яростью, и у меня уже чесались руки нанести ответный удар. Но я могла понять злость Молли. Ее рана еще кровоточила, и рана была глубокой. Я сама побывала на ее месте, да и теперь, спустя столько лет, порой на меня накатывает. Злость никуда не делась. Может, и не денется. Вот почему я, как никто другой, хорошо ее понимала.
И только это удержало меня от кулачной расправы.
– Ты заслужила это, – сказала она, и ее голос дрожал.
Моя щека еще горела, когда я встала.
– Может быть. Но я не заслужила того, что со мной сделал Блейн, и не заслуживаю твоего осуждения за то, что я сделала, когда мне было четырнадцать, и выбор у меня был невелик.
– Но ведь не под дулом пистолета твои родители заставляли тебя подписывать бумаги?
Я покачала головой.
– А как бы ты поступила в четырнадцать лет, если бы твои родители потребовали от тебя сделать это?
Она открыла рот.
– Можешь даже не отвечать, потому что на самом деле это не имеет значения. Я очень сожалею… но, если ты сейчас меня ударишь, я ударю в ответ. Мне очень жаль, что это случилось с тобой и что тебе пришлось пройти через судебный процесс и все остальное. И поверь мне, больше всего на свете я жалею о том, что подписала те чертовы бумаги и согласилась на молчание. Но я не могу ничего изменить. Все, что я могу, – это отпустить прошлое.
– Что ж, весело ты его отпускаешь.
Стоя перед этой девушкой, с которой нас связывало общее горе, я чувствовала… пустоту. Никакие ангелы не спустились с небес, не было и откровений. Я чувствовала то же самое, что и выходя из родительского дома. В душе была пустота. В какой-то миг я поняла, что Кэм был прав. Мне не нужен был этот шаг, чтобы двигаться дальше. Мне даже не нужно было бросать вызов родителям. Хоть я и получила от этого удовольствие.
Я шагнула в будущее в тот миг, когда рассказала Кэму правду.
И это прозрение тоже не пришло ко мне в одну ночь. Расставание с прошлым оказалось медленным и мучительным, и нужно было получить звонкую пощечину, чтобы это осознать.
Мне не надо было приходить сюда.
Мое место было там, рядом с Кэмом, дома, в Западной Вирджинии, с моими друзьями. Мне надо было двигаться дальше.
Я сделала шаг к двери.
– Куда ты? – Ее костлявые пальцы впились в мою руку, удерживая меня. – Эвери?
Освобождаясь от ее хватки, я старалась говорить ровным голосом.
– Я ухожу, Молли. Я ухожу к человеку, который любит меня, независимо от того, что было в моем прошлом и какие глупые решения я принимала. Я возвращаюсь домой, и мой дом не в Ред-Хилл. Он там, где мои друзья.
Молли тяжело сглатывала, но молчала, пока я шла к двери. У порога я остановилась и повернулась к ней.
– Послушай, если ты захочешь позвонить мне, просто поговорить, у тебя есть мой телефон. Звони, когда захочешь, но я уже извлекла уроки из своих ошибок. Если ты будешь присылать мне сообщения, которые меня хоть чуточку разозлят, я обращусь в полицию и предъявлю тебе обвинение.
Она глотнула воздуха и отступила назад.
– Я желаю тебе только самого хорошего. Серьезно. Прощай, Молли.
Она не остановила меня и не вышла следом за мной, как мой отец. Я нырнула в прохладный салон автомобиля и наконец-то смогла отдышаться.
